Книга Дождь для Джона Рейна - Барри Эйслер

— Еще один, еще, — настаивал я. — Давайте, у вас получится.

Последовала пауза, и я приготовился попробовать какие-нибудь новые уговоры. Но он просто морально готовился к попытке. Сделал три быстрых вдоха, после чего опустил на грудь гриф штанги. От удара она подскочила на пару сантиметров, еще на несколько — от последовавшего толчка вверх, но уже через мгновение остановилась и начала неумолимо опускаться вниз.

— Помоги, — спокойно сказал он, надеясь, что я мгновенно брошусь на помощь.

Штанга продолжила движение вниз и опустилась ему на грудь.

— Помоги же! — повторил он, на сей раз уже резче.

Вместо этого я надавил на штангу.

Его глаза широко раскрылись, пытаясь поймать мой взгляд.

Учитывая штангу со всеми ее дисками и давление, которое добавил я, ему сейчас пришлось бороться почти с двумя сотнями килограммов.

Я смотрел на гриф штанги, однако боковым зрением увидел, что в глазах якудза появилось замешательство, которое быстро сменилось страхом. Он не произносил ни звука. Я продолжал концентрироваться на смертельном клиническом нажиме.

Якудза стиснул зубы, подбородок его почти утонул в шее — он изо всех сил пытался сдвинуть штангу. Я подсунул ступню под горизонтальные опоры под скамьей, чтобы приложить дополнительный вес к штанге, и она снова опустилась ему на грудь.

Снаряд задрожал — это руки якудза затряслись от усилия. Штанга слегка приподнялась.

Неожиданно я ощутил фекальное зловоние. Симпатическая нервная система в отчаянии начала отключать ненужные функции организма, вроде контроля над сфинктером, переводя всю оставшуюся энергию в мышцы.

Борьба продлилась еще несколько секунд. Потом его руки затряслись сильнее, и я почувствовал, как гриф все глубже надавливает ему на грудь. Воздух из грудной клетки выходил через ноздри и сжатые губы с легким шипением. Я чувствовал его взгляд, но продолжал смотреть только на торс и штангу. Якудза так и не издал ни единого звука.

Прошло еще несколько секунд. Я ждал. Кожа на его лице стала синеть. Я продолжал ждать.

Наконец я ослабил нажим на гриф и отпустил его.

Глаза жертвы все еще были направлены на меня, но уже ничего не воспринимали. Я сделал шаг назад, выйдя из поля зрения невидящих глаз, и осмотрел сцену. Все выглядело почти естественно: фанат-качок поздно вечером в одиночестве попытался осилить слишком большой вес, его прижало штангой, он задохнулся и умер. Нелепая случайность.

Я переоделся в уличную одежду. Взял сумку, направился к двери. Позади раздался треск, как будто ломались сухие щепки. Я обернулся, чтобы последний раз взглянуть на него, и понял, что звуки издают не выдержавшие веса ребра.

Я вышел в темный холл, подождал, пока улица опустеет. Потом скользнул на тротуар и растворился в окруживших меня тенях.

2

Я шел пешком через множество второстепенных улочек Роппонги и Акасаки, пересекал узкие переулки так, что непосвященному показалось бы, что я просто срезаю путь, но на самом деле такая манера передвижения рассчитана на то, чтобы вынудить преследователя или команду преследователей проявить себя в попытках удержаться на хвосте. Стараясь обнаружить наблюдение, я, как правило, веду себя как обычный пешеход. Если некая организация заинтересовалась мной, но еще не выяснила, кто я есть на самом деле, я не намерен сдавать игру, как какой-нибудь Джон Простак.

Через четверть часа или около того я убедился, что хвоста за мной нет, и стал замедлять шаг. Я обнаружил, что двигаюсь против часовой стрелки по длинной окружности, которая ведет меня в направлении Аояма-Боши, огромного кладбища, представляющего собой зеленый треугольник в центре модных западных районов города.

В северной части Роппонги-дори я прошел мимо небольшой колонии картонных укрытий — лагеря бродячих бездомных людей, ведущих жизнь в каком-то смысле такую же обособленную и анонимную. Я поставил на землю спортивную сумку, зная, что ее содержимое — поношенный костюм и перчатки для занятий тяжелой атлетикой — будут быстро распределены между этими голодными привидениями. За несколько дней, а может быть, и часов никчемные останки свидетельств моей последней работы потеряют малейший намек на происхождение, превратятся в очередные безымянные и бесцветные вещи безымянных и бесцветных душ, этих ненужных осколков одиночества и отчаяния, которые время от времени забредают в коллективную мертвую зону Токио, а из нее — в забвение.

Освободившись от груза, я продолжал движение, кругами направляясь на восток. Под эстакадой Ногизака, к северу от Роппонги-дори, я увидел полдюжины сидящих полукругом на корточках чинпира в гоночных кожанках. Низкие, сверкающие металлом мотоциклы стояли рядом на тротуаре. Фрагменты разговора отражались от бетонной стены слева от меня; слова нечеткие, хотя звучание такое же плотное, как выхлоп мотоцикла. Вероятно, они сидели на какусейдзаи — первитине, ставшем излюбленным японским наркотиком с тех пор, как правительство начало распространять его среди солдат и рабочих во время Второй мировой войны, и для которого эти чинпира, без сомнения, были и поставщиками, и потребителями. Они ждали, пока наркотик зажужжит на достаточно высокой ноте в их мышцах и мозгу, пока час не станет достаточно поздним, а ночь — достаточно соблазнительной и темной и они смогут подняться из бетонной берлоги и ответить неоновому призыву Роппонги.

Меня заметили — одинокую фигуру, приближающуюся со стороны южного конца того, что на самом деле было узким тоннелем. Я подумал, не перейти ли дорогу, но металлические ограждения делали такой маневр неосуществимым. Я мог просто повернуться и пойти в другом направлении, однако не стал этого делать.

Один из чинпира встал. Остальные продолжали сидеть на корточках, наблюдая, готовые к развлечению.

Я уже отметил отсутствие здесь камер наблюдения, которых на улицах и в метро с каждым годом появляется все больше и больше. Порой мне приходится бороться с чувством, что эти камеры повешены специально для меня.

— Эй! — позвал тот, который встал.

Я бросил быстрый взгляд через плечо, чтобы убедиться, что мы одни. Не стоит, чтобы кто-то увидел, что я могу сделать с этими идиотами, если они встанут у меня на пути.

Не меняя ни шага, ни направления, я посмотрел в глаза чинпира тусклым обсидиановым взглядом. Я дал ему понять, что не боюсь его и не ищу проблем, что за свою жизнь я занимался такими делами множество раз, и если сегодня вечером он вышел на поиски приключений, самое умное поискать их в другом месте.

Большинство людей, особенно тех, кто хоть немного знаком с насилием, понимают такие сигналы, и соответствующая реакция явно увеличит их перспективы на выживание. Но, видимо, парень был или слишком туп, или слишком накачался какусейдзаи. Или умудрился увидеть в моем взгляде страх. Как бы то ни было, он начал отрезать мне путь, проверяя, гожусь ли я на роль жертвы. Позволю ли оттеснить себя на дорогу, под колеса несущегося транспорта? Поддамся ли, дам ли втянуть себя в процесс? Если да — тогда я подходящая цель, и он перейдет к настоящему насилию.