Книга Камера смертников - Василий Веденеев

Ромин поглубже засунул руки в рукава шинели — жмет морозец, даже когда снег пошел, погода мягче не стала. Потопав сапогами, он постучал ногой в дверь тамбура вагона. Через минуту она приоткрылась, выпустив клуб пара, тут же осевшего инеем на поручнях; высунулось морщинистое усатое лицо Скопина — второго проводника.

— Скоро отправляемся? — пританцовывая, спросил Ромин. — Темно, а за часами лезть холодно.

— Три минуты, — ответив напарник и дверь, бухнув, закрылась.

Ромин вздохнул и вытащил из висевшего на брезентовом ремне чехла желтый флажок. Сейчас стукнет станционный колокол — негромко, вполголоса, — потом паровоз даст короткий гудок, и состав отправится. Пассажиров много, — казалось бы, какие поездки в военное время? Но даже на багажные полки набиваются командировочные, отпускники по ранению, бабы с мешками гнилой картошки, бледные до прозрачной синевы, укутанные в множество платков дети, инвалиды.

Подув на пальцы, словно пытаясь отогреть их дыханием через перчатку, он развернул флажок и встал на подножку вагона. Вот и ударил колокол, басовито рявкнул паровоз и тихо поплыли назад заснеженный перрон с патрулями, темные московские дома, столбы потушенных фонарей. Старший патруля, стоявшего на перроне, поднял руку и крикнул:

— Привет трудовому Уралу!

Ромин в ответ улыбнулся и тоже помахал рукой с зажатым в озябших пальцах флажком. Сегодня низкие облака, бомбить на перегоне не будут, можно ехать спокойно. Хотя какой тут покой, если на двоих проводников чуть не половина состава: печки истопи, а угля в обрез, билеты проверь, двери проверь, чтобы не открылись, светомаскировку соблюдай, воды согрей, если удастся, конечно; при проверке документов помогай, — в общем, вертись, как белка в колесе.

С удовольствием захлопнув за собой дверь тамбура, Ромин прислонился спиной к покрытой инеем стенке вагона и негнущимися пальцами развязал тесемки ушанки под подбородком: вагоны старые, дырявые, из всех щелей ветер свистит, но все равно внутри теплее, чем на улице. Свернув флажок, убрал его в чехол и, пройдя коридором, открыл дверь служебного купе.

— Ну, как тут? — опускаясь на полку и расстегивая шинель, спросил он у напарника.

— Нормально, — буркнул тот. — Время поджимает, пора. Расписание нужно соблюдать.

— Щас, только отогреюсь маленько, — Ромин зубами стянул перчатки и начал растирать покрасневшие руки. — Задубел совсем.

Мерно стучали колеса, мягко оплывал огарок свечи в фонаре на столе, вагон покачивало, скрипели двери, где-то бренчало плохо привешенное ведро.

— Посмотри там, — велел Ромин, доставая из-под полки большой деревянный обшарпанный чемодан.

Напарник вышел, встал у двери, сворачивая цыгарку. Задымил, поглядывая вдоль пустого коридора: пассажиры угомонились.

— Ну?! — поторопил Ромин.

— Давай, — отозвались из коридора, и дверь купе захлопнулась.

Заперев ее, Ромин достал ключ и открыл замок чемодана. Откинул крышку, снял лежавшее сверху тряпье и вытащил портативную рацию. Быстро подготовив ее к работе, он приоткрыл окно и высунул в него антенну. Сразу потянуло холодом, пламя свечи в фонаре замигало, грозя вот-вот потухнуть, оставив его в темноте.

Ругнувшись, Ромин переставил фонарь, включил рацию и надел наушники. Подышав на пальцы, положил их на ключ, настроился на нужную волну и начал быстро стучать позывные:

— ФМГ вызывает ДАТ… ФМГ вызывает ДАТ… — полетело в эфир.

* * *

Ермаков проснулся рано, еще не было шести утра. Приподнявшись, он дотянулся до шнура светомаскировочной шторы на окне и поднял ее: молочно-белые морозные узоры на стекле, а за ними темнота. Жалобно скрипнули пружины койки под плотным телом Алексея Емельяновича, мирно тикал будильник на тумбочке — единственная вещь, которую он взял с собой из квартиры, заперев ее после отъезда жены и дочери в эвакуацию: как ему казалось, будильник привносил в служебное бытие некоторый домашний уют, напоминая о безвозвратно ушедших довоенных временах, когда он вечерами сидел дома за шахматной доской, задумчиво переставляя замысловатые резные фигурки, выточенные неизвестным мастером; стыл крепкий чай в стакане, жена слушала приемник, дочь читала.

А то, бывало, нагрянут друзья-приятели, засидятся заполночь — разговоры, споры до хрипоты. Где они теперь, давние друзья? Одни на фронтах, воюют, а другие…

Вставать не хотелось, и он, подтянув до подбородка жесткое солдатское одеяло, нащупал на тумбочке папиросы. Закурив, уставился невидящими глазами в темноту за окном, вспоминая давние споры.

Накануне начала новой мировой войны Советский Союз добивался заключения трехстороннего военно-политического союза с Англией и Францией, должного обеспечить безопасность в Европе, защиту от угрозы фашистской агрессии — угрозы реальной, поскольку на свежей памяти был мюнхенский кризис тридцать восьмого года.

В августе тридцать девятого, на заключительном этапе переговоров в Москве, СССР заявил о своей готовности выставить крупные военные силы против агрессора и предложил конкретные варианты совместных действий, однако английское посольство заранее получило инструкцию, как блокировать и окончательно сорвать переговоры. И западные политики выдали Гитлеру Польшу, вслед за Чехословакией.

Вскоре вермахт вышел к советским границам. Впоследствии выяснилось, что детали сговора между Англией и Германией хотели уточнить при личной встрече Чемберлена с Герингом, который собирался прибыть на Британские острова двадцать третьего августа тридцать девятого года: уединенный аэродром в Хартфордшире готовился в строжайшей тайне принять самолет с высоким гостем, откуда тот намеревался проследовать в Чекерс, в загородную резиденцию Чемберлена.

Несмотря на свои заверения о полном невмешательстве в европейские дела, не остались в стороне и американцы: отбросив в сторону дипломатические увертки и тонкости, посол США в Лондоне Кеннеди прямо говорил:

«Германия должна иметь в экономических вопросах свободу рук на Востоке, а также на Юго-Востоке».

Двадцатого августа министр иностранных дел Польши заявил:

«Польшу с Советами не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такой договор заключать не намеревается».

А Польше Западом был уже заранее уготован терновый мученический венец: после объявления войны переброска английских войск во Францию велась крайне медленно, да и началась она только четвертого сентября, когда поляки, истекая кровью, один на один уже сражались с врагом.

Десятого сентября начальник французского генерального штаба Гамелен в ответ на полный отчаяния запрос польского правительства о помощи сказал:

«Больше половины наших дивизий северо-восточного театра военных действий ведут бои».

Однако эти бои в действительности являлись сущей фикцией, поскольку немцы получили приказ всячески уклоняться от активных боевых действий, а французы, продвинувшись вперед на два десятка километров, потом почему-то вдруг затоптались на месте и свернули наступление. Не были подвергнуты бомбардировке и военные объекты Германии. Хитро сощурившись, английский министр авиации Вуд говорил: