Книга Книга воздуха и теней - Майкл Грубер

Пустая болтовня. Кому есть дело до этого? Несомненно одно: истина для моих родителей всегда была чрезвычайно эластичной. И это касалось не только давно прошедших дней. Отец и мать нередко кардинально расходились в описании событий вчерашнего вечера. Это быстро сформировало во мне циничное отношение к историческим фактам, что добавляет иронии в мою нынешнюю ситуацию: ведь я, в некотором отношении, пострадал из-за событий четырехсотлетней давности.

Ну, теперь перенесемся вперед лет на двадцать. Как уже сказано, я стал юристом по интеллектуальной собственности, а Микки по-прежнему находится на расстоянии броска камня от того места, где мы впервые встретились: он профессор английской литературы в Колумбийском колледже. Микки обладает большим авторитетом в литературно-критических кругах. Несколько лет назад он возглавлял Ассоциацию современного языка — по-моему, это большое дело; он пользуется уважением (в сочетании с разной степени неприязнью) у большинства групп интерпретаторов, на которые в наши дни распался литературно-критический мир. Предмет его изучения — пьесы Уильяма Шекспира, благодаря чему Микки и познакомился с Булстроудом. Профессор Б., тоже специалист по Шекспиру, работал в Оксфорде, а в Колумбии читал курс лекций.

Однажды Булстроуд пришел к Микки и сказал:

— Послушай, старина, нет ли у тебя знакомого юриста по интеллектуальной собственности?

А Микки ему отвечает:

— Вообще-то есть.

Ну, примерно так.

Позвольте мне вспомнить тот день.

11 октября, вторник, прохладная погода не оставляет сомнений в том, что лето кончилось, в воздухе пахнет дождем. Все в плащах, и я тоже. Я почти вижу свой рыжевато-коричневый плащ, висящий на вешалке в углу моего офиса. Офис тесноват, но достаточно удобен. Мы сидим в здании на Мэдисон, и в мое окно видна одна из смотровых площадок кафедрального собора Святого Патрика; это зрелище — почти единственное, что связывает меня с религией моей юности. Офис обставлен в неброском современном стиле, смутно наводящем на мысль о жилище Жан-Люка Пикара[5]на космическом корабле «Энтерпрайз».

На стене висят мои дипломы, лицензии и три фотографии в светлых рамках. Одна из них — профессиональный портрет двух моих детей, какими они были несколько лет назад. На второй сын Нико учится кататься на двухколесном велосипеде, а я бегу рядом; очень хороший снимок, сделанный его матерью. Единственный не совсем обычный предмет в комнате — это третья фотография. На ней изображен крупный, очень коротко остриженный молодой человек в красно-бело-голубом костюме тяжелоатлета, удерживающий над головой штангу. Штанга такая тяжелая, что слегка провисает с обеих сторон: спортсмен относится к самой тяжелой весовой категории, свыше ста девяносто двух с половиной фунтов, и на фотографии он поднимает больше пятисот фунтов. Пятьсот тридцать два, чтобы быть точным.

Человек на снимке — это я сам, а фотография сделана в Мехико на играх 1968 года, где я выступал за олимпийскую сборную США. Это наибольший вес, взятый мной в рывке, и он должен был принести мне бронзовую медаль. Но я напортачил в подходе, и победа досталась Джо Дьюбу. После игр я продолжал тренироваться — на более низком уровне, конечно, — и все еще могу вскинуть над головой груз весом в четверть тонны.

Абсолютно бесполезное умение, чем оно мне и нравится. Я начал этим заниматься в десять лет, поднимал самодельные гири на протяжении учебы в школе и в колледже. В настоящее время во мне шесть футов два дюйма роста, вес под сотню, окружность шеи восемнадцать дюймов, грудь пятьдесят два, и остальное под стать. Многие считают меня грузным, что определенно не соответствует действительности. После появления на экране Шварценеггера люди склонны путать ваяние тела путем подъема тяжестей и соревнование по подъему этих тяжестей.

У тяжелоатлетов почти никогда не бывает ладно скроенных тел, чья красота напрямую связана не с силой, а с отсутствием подкожного жира. Любой настоящий тяжелоатлет запросто переломит мистера Вселенная через колено — гипотетически, разумеется. Я имел возможность убедиться, что большие сильные люди, как правило, обладают умеренным темпераментом, если, конечно, не прибегают к стероидам, что теперь широко распространено. Сам я противник стероидов и, соответственно, человек мягкий.

Я опять ушел в сторону, хотя просто пытался воспроизвести атмосферу моего офиса в тот знаменательный, совершенно обыденно протекавший день. На утреннем совещании мы обсуждали увеличение пиратского производства китайских маек с изображениями рок-альбомов. Спокойная встреча, назначение экспертизы и вежливый намек, что тяжбы в таком деле — пустая трата времени, поскольку китайские пиратские майки — неизбежная цена за занятие бизнесом в нашем падшем мире.

После встречи я вернулся к себе в офис. Было уже минут двадцать двенадцатого, я предвкушал ланч, но секретарша остановила меня. Моя секретарша — мисс Оливия Малдонадо, женщина одновременно эффектная и компетентная. Многие в офисе не прочь переспать с ней, и я в том числе. Однако в «Геллер, Линц, Гроссбат и Мишкин» придерживаются железного правила: никаких интрижек с персоналом; что я полностью поддерживаю. С моей стороны это почти единственный пример воздержания, чем я по-дурацки гордился.

Помню, на Оливии был наряд, который мне особенно нравился: серая обтягивающая юбка и темно-розовый кардиган с двумя расстегнутыми верхними пуговицами. Перламутровыми пуговицами. Блестящие темные волосы высоко подобраны и схвачены янтарным гребнем, оставляя на виду прелестное маленькое коричневое родимое пятно у основания шеи. От нее исходил слабый запах ириса.

Она сообщила, что меня ждет какой-то человек, он не значится в моем расписании. Могу ли я принять его? Некий мистер Булстроуд. К нам редко приходят с улицы — мы же не поручительством занимаемся — и я был заинтригован.

Я вошел в кабинет, уселся за письменный стол, и вскоре мисс М. ввела человека: дородная фигура в потертой твидовой «тройке», портфель в руках, на маленьком остром носу — очки в черепаховой оправе. Через руку перекинут поношенный, но дорогой плащ, на ногах хорошие туфли цвета бычьей крови, из нагрудного кармана торчит носовой платок. Жидкие волосы табачного цвета, умеренной длины аккуратно расчесаны, чтобы прикрыть лысину; в этом проглядывало что-то тщеславное. Его лицо залилось краской от шеи и вверх по щекам, когда он протянул мне руку (мягкую, слегка влажную), мигая бесцветными ресницами. Я подумал: наверняка профессор. И оказался прав.

Посетитель представился. Эндрю Булстроуд, профессор из Оксфорда, С. К.,[6]сейчас читает цикл лекций в Колумбийском университете. Профессор Хаас был столь любезен, что назвал мне ваше имя…

Я усадил его и после обычной вступительной болтовни спросил, чем обязан. Он сказал, что ему нужен совет специалиста по интеллектуальной собственности. Я сказал, что он попал по адресу. Может, спросил я себя, профессор пришел ко мне с какой-то гипотезой? Не люблю гипотез; когда клиент ударяется в гипотезы, это обычно означает, что он не склонен прямо смотреть в глаза реальности.