Книга Гончаров приобретает популярность - Михаил Петров

– Помянуть Марию Андреевну. Вот и еды захватил.

– Ну тогда другое дело. Это по-людски. Заходи в избу, только разувайся, а то вы, городские, в чем по улице – в том и по горнице.

Отворив дверь, она подтолкнула меня в темные, пахнущие травами сени, а потом и в избу. Внутри дом был перегорожен на две части. Та часть, куда я попал, очевидно, была большая. Здесь, кроме внушительной печки, разместились буфет, стол с табуретками и металлическая кровать, аккуратно застеленная солдатским покрывалом.

– Седай, – указав мне на табурет, приказала баба Люба. – Погодь малость, я насчет закуски распоряжусь.

– Не беспокойтесь, там в пакете все есть, – попытался я удержать захлопотавшую старуху.

– Что там есть? – презрительно фыркнула она. – Огурцы там есть? Или грибочки маринованные? А может быть, настойка самоличного моего приготовления? Молчи уж!

Подхватив миски, банки и баночки, еще раз смерив меня пренебрежительным взглядом, она хлопнула дверью и умчалась в погреб.

«Хорошо-то как! – подумал я, слушая деревенскую тишину и вдыхая незагазованный воздух. – И чего это люди в города лезут? От добра добра ищут? Променять эдакую благодать на сумасшествие городской суеты! Глупые люди! И что…»

Мягкий удар по затылку сразу привел меня в чувство. Сгруппировавшись, я отлетел в угол и принял стойку, с удивлением при этом отмечая отсутствие противника.

– Ты что это в угол забился? – входя, поинтересовалась бабулька. – И кулаки вытаращил, ровно как со мной биться хочешь? Батюшки, а уж не ты ли Маньку-то… Я тебя в дом, а ты… ты Маньку…

– Баба Люба! Не я, успокойтесь! – предвидя, что за этим может последовать, взмолился я. – Мне показалось, что, пока вас не было, кто-то ударил меня по голове.

– Господи, а я-то уж не на шутку напугалась, – все понимая, вздохнула хозяйка. – Васька на тебя с печки прыгнул, а ты уж и того… Ну и мужик нынче пошел! Ну ладно, давай к столу, будем поминать Маньку, мою лучшую подружку.

Сноровисто накрыв на стол, она налила по стопочке вишневой настойки и всплакнула: – Чтоб тому ироду вечно гореть синим пламенем!..

– Какому ироду? – между прочим спросил я.

– Да кабы знать. Эх! За тебя, Маня, земля тебе пухом! – Старушка выпила, утерла слезы и спросила: – Так ты чего приехал-то?

– Хотел я, баба Люба, тебя поподробнее о ней расспросить.

– А тебе-то зачем? Ты ведь ее живую не знал.

– Не знал, это правда, но мне кажется, что она была прекрасным человеком. Я бы хотел отомстить за ее смерть и помочь найти ее убийцу или убийц.

– Хорошее дело, да только где ты их найдешь?

– Как ты думаешь, на что они могли позариться? Ведь просто так не убивают.

– Да не на что там было зариться. Что со старухи возьмешь? Старый зипун да на язык типун. Ничего у нее такого не было. Вот только книжки ее хреновые, а кому они нужны? Нечего у Маньки было взять, да никогда и не было. За что убили, сама не знаю. Видно, просто так, за доброту их вечную.

– Кого вы подразумеваете под словом «их»?

– Кого-кого, Крюковых, конечно. Отца-то, Андрея Алексеевича, войной убило, за русский народ, значит, голову положил. Это тебе что, не доброта разве? А про отца его, Манькиного деда Алексея Михайловича, я вообще молчу.

– Зачем же молчать, я с удовольствием тебя выслушаю.

– Тогда давай уж спервоначала помянем весь их крюковский род. Теперь-то от них никого не осталось… – разливая наливку, опять всплакнула баба Люба. – Была еще у них Зойка, шустрая такая вертихвостка, так та вскоре после войны в город подобралась, а потом и вообще в Москве окопалась. Так мы ее и видели. Только письма иногда посылала, а в восьмидесятом аккурат за границу укатила. Но она не их породы, не крюковской, нерусская какая-то. Ну давай, Константин, за Крюковых. – Мелкими глоточками опростав стопарик, она закусила конфеткой и продолжила свой рассказ: – Дед, Алексей Михайлович, говорят, настоящей русской души был человек. Не побоялся один против пяти вооруженных бандитов встать. Ты церкву нашу видел?

– А как же ее не увидишь, конечно видел.

– Ну и как она тебе? Глянется?

– Кому ж она может не глянуться? Красавица, что белая лебедь в синем небе плывет. На нее посмотришь – и жить охота.

– Это ты правильно сказал, белая лебедь. Эту-то белую лебедь и хотели забить в двадцать втором, да так, чтоб камня на камне не осталось. Тогда все церквы грабили, чтоб хлеб за границей купить. Вот оно как. Кабы не Алексей Михайлович, не осталось бы нам такой красоты. Он батюшкой при ней состоял, священником, значит. Накануне вечером добрые люди ему донесли, что назавтра в гости пожалует НКВД или чекисты и будут грабить церкву. Сожгут лики святых, чтобы забрать их серебряные и позолоченные оклады.

Целую ночь Алексей Михайлович прятал церковное добро, а под утро раздал селянам все иконы, но уже без окладов. Когда пришли варвары, то церковь была пуста. Тогда они озлобились и сказали, что если он не отдаст добро по-хорошему, то они порушат купола. А Алексей Михайлович не испугался и грудью встал на их пути. Вот тогда-то они его и убили. Залпом в него стрельнули и ушли, правда, ничего не тронули. Видно, совестно стало. Говорят, что потом его всем селом хоронили, а село наше тогда было большое, не то что сейчас.

Вот такие они были, Крюковы. Манька-то родилась, когда деда уже не было, но она все равно его сильно любила. Всех наших стариков про него расспрашивала, а кто что про деда знал, то записывала. Наверное, сто тетрадей испортила.

– Вот как? – уцепился я за едва уловимую мысль. – А где эти тетради сейчас?

– Откуда ж мне знать. Она раньше хотела музей сделать. Ну не только про деда, про все наше село, а потом и село-то кончилось. Она сильно переживала, и в район и в город ездила, пороги сбивала, да только никому до нашего Белого никакого дела не было. Манька оттого даже заболела, всю зиму с койки не вставала и перестала об этом говорить.

– Баба Люба, а ты не знаешь – те церковные ценности, что припрятал ее дед, нашлись или до сих пор лежат в тайниках?

– А кто их находил? Никто. Алексей Михайлович один их прятал, до лучших времен, когда люди образумятся и подобреют. А только, видно, зря все это…

– Где жил священник? Где был его дом?

– Так вот же он. – Через окно она показала на осиротевший теперь дом Марии Андреевны. – Маня там жила.

– Что-то не похож он на поповский дом, – недоверчиво пробормотал я.

– Почему не похож?

– Маленький больно, у попов-то по селам вон какие хоромины были отстроены…

– Твоя правда, были хоромины, да только он их еще до революции под школу приспособил. Такой уж он был человек. Нынче таких не встретишь. Нынешние навыворот все к себе тянут. Сейчас того дома нет, в войну сгорел, а то, что осталось, мы на дрова растащили. Зимы военные на Волге лютые стояли. Вот оно как.