Книга Маленькая торговка прозой - Даниэль Пеннак

– Слушайте, Малоссен, я вас нанимала как козла отпущения, чтобы на вас орали, а не на меня, чтобы вы глотали ругательства, пуская слезу в нужный момент, чтобы вы разрешали неразрешимое, залезая на крест, короче, чтобы вы подставлялись. И вы прекрасно это делаете! Вы – крайний в первом ряду, никто в мире не сможет подставляться лучше вас – знаете почему?

Она мне это говорила сто раз: потому что я родился козлом отпущения, у меня это в крови, вместо сердца – магнит, притягивающий стрелы. Но на сей раз она прибавила:

– И не только, Малоссен, есть еще кое-что: сострадание, любезный, сострадание! У вас редкий порок – вы сострадаете. Только что вы переживали за этого недоразвитого великана, который разносил в щепки мою мебель. И вы так хорошо прочувствовали природу его несчастья, что своим гением превратили жертву в палача, непризнанного писателя – во всесильного критика. Это именно то, в чем он нуждался. Только вы умеете понять такие простые вещи.

Голос у нее – как визг старой мельницы, нечто среднее между писком восторженной девчушки и кряхтеньем дряхлой колдуньи, которой уже все приелось. Что ее заводит, так это не вещи, это их суть.

– Вы страдалец вдвойне в этом посредственном мире, Малоссен!

Руки вспархивали у нее перед носом, как два жирных мотыля.

– Даже мне удается вас смутить, что уж и говорить!

Она вонзила пухлый указательный палец в свою впалую грудь.

– Каждый раз, как ваш взгляд останавливается на мне, я так и слышу, как вы спрашиваете себя, как такая громадная голова могла вырасти на таком тщедушном обрубке!

Ошибочка, у меня были свои мысли на этот счет: удачный пример психоанализа. Голова в порядке, а вот тело – ни к черту. Голова пользуется своим здоровьем в полной мере; одна голова наслаждается благами этой жизни.

– Я так и вижу, как вы штудируете историю моих скрытых переживаний: несчастная любовь для начала, или слишком рано осознанная абсурдность этого мира, наконец, все то же исцеление психоанализом, который вынимает сердце и бронирует мозг, волшебный диванчик, где решаются все проблемы, не так ли? Эгоцентризм прежде всего – скажете, нет?

(Вот блин!..)

– Послушайте, Ваше Величество...

– Вы единственный из моих подчиненных, кто открыто называет меня «Ваше Величество», – остальные делают это у меня за спиной, – и вы хотите, чтобы я обходилась без вас?

– Слушайте, мне надоело, я ухожу, вот и все.

– А как же книги, Малоссен? – завопила она, выпрямившись, как пружина. – Как же книги?

Широким жестом она указала на стены своей кельи. Голые стены. Ни одного тома. И тем не менее мы словно оказались в самом сердце Национальной библиотеки.

– Вы о книгах подумали?

Белое каление. Глаза вылезают из орбит. Сиреневые губы и здоровенные, побелевшие от напряга кулаки. Вместо того чтобы раствориться в кресле, я тоже вскочил на ноги и в свою очередь заорал:

– Книги, книги, это слово не сходит у вас с языка! Назовите хоть одну!

– Что?

– Назовите хоть одну, название какого-нибудь романа, все равно что, крик души, ну же!

На мгновение она задохнулась, оцепенев от неожиданности; промедление стоило ей партии.

– Вот видите, – ликовал я, – не получилось, ни одной! Скажи вы мне «Анна Каренина» или «Биби Фрикотен», я бы остался.

И уходя:

– Ну, Джулиус, идем отсюда.

Пес, сидевший у самой двери, оторвал от пола свой грузный зад.

– Малоссен!

Я не обернулся.

– Малоссен, вы не увольняетесь, я вас вышвыриваю! От вас несет хуже, чем от вашей собаки, Малоссен! Вы – отбросы человечества, ничтожество, вас смоет в унитаз, мне и на педаль нажимать не придется; убирайтесь к черту, чтобы я вас больше здесь не видела, и приготовьтесь оплатить счет за погром!

II

КЛАРА ВЫХОДИТ ЗАМУЖ

Я не хочу, чтобы Клара выходила замуж...

3

Я глаз не сомкнул до поздней ночи. Только тогда я понял, что заставило меня вернуть Королеве Забо свои полномочия вместе с копытами козла отпущения.

Я укрылся в объятиях Жюли, уткнувшись лицом в эту мягкую ложбинку на груди у моей Жюли («Жюли, умоляю тебя, дай мне твои грудки»), ее пальцы мечтательно ворошили мою шевелюру, наконец, ее голос осветил темные подвалы моего сознания. Красивый низкий голос – рык царицы джунглей:

– На самом деле это из-за Клары, ты сорвался из-за того, что она выходит замуж.

* * *

А она права, чтоб мне провалиться. Весь день я только об этом и думал. «Завтра Клара выходит за Кларанса». Клара и Кларанс... голову на отсечение, чтобы Королева Забо нашла такое в какой-нибудь рукописи! Клара и Кларанс! Даже серия «Арлекин» не пропустила бы подобного клише. Но помимо комичности этого совпадения, сам факт меня убивал. Клара выходит замуж. Клара покидает нас. Моя милая, дорогая Клара, приют моей души, уходит! Больше не будет Клары, чтобы разнимать Терезу и Жереми в минуты ежедневной перебранки, чтобы утешать Малыша, очнувшегося в холодном поту от своих кошмаров, чтобы успокаивать Превосходного Джулиуса в очередном эпилептическом припадке, ни тебе картофельной запеканки, ни ягненка по-мальтанбански. Если только по выходным, когда Клара приедет навестить родных. Черт... Черт знает что такое... Верно, весь день я только об этом и думал. Когда этот напыщенный индюк Делюир приперся с претензиями, что, видите ли, задерживается поставка его книги (книги!) в киоски аэропорта (да они уже сыты по горло твоими книгами, писатель хренов, ты уплетал свой хлеб с маслом, красовался на телеэкранах, вместо того чтобы оттачивать свое перо, сечешь?), я уже думал о Кларе. Я скулил: «Виноват, господин Делюир, это я недоглядел, не говорите начальнице, прошу вас», а сам думал в то же время: «Завтра она уедет, сегодня наш последний вечер вместе...» Я все еще думал об этом, когда господа печатники, еще то жулье, пришли вшестером отстаивать свое гиблое дело и когда сдвинутый питекантроп громил мой карточный домик, – лишь уход Клары терзал мне душу. Вся жизнь Бенжамена Малоссена сводилась, таким образом, к одному: его маленькая Клара оставляла его дом ради другого. Жизнь Бенжамена Малоссена на этом останавливалась. И Бенжамен Малоссен, внезапно оказавшись в пучине бесконечной усталости, смытый с палубы жизни девятым валом печали (вот это да!), катает заявление об уходе Королеве Забо, своей патронессе, с видом моралиста, который идет ему, как риза багдадскому вору. Полный бред.

На улице, увидев, как мы с Джулиусом вышагиваем, два дурака надутых, гордых непонятно чем – то ли победой, то ли поражением, Лусса, мой приятель по издательству, притормозил рядом с нами свой красный грузовичок, набитый книгами на китайском, которыми он наводнял «Дикие степи» растущего Бельвиля[8], и взял нас на борт. Спасибо ему, он первый начал вправлять мне мозги, пустив в ход свой здравый смысл экс-пехотинца сенегальского полка, чудом уцелевшего при Монте-Кассино[9]. Несколько минут он молча катил свою библиотеку на колесах, потом скользнул по мне взглядом, искоса, в глазах – зеленые искорки-хитринки, и сказал: