Книга Круг Матарезе - Роберт Ладлэм

Юревич улыбнулся жене и ощупал свой подбородок, заросший седой щетиной.

- Похоже, я чуть не сгорел вчера, - сказал он.

- Ты бы и сгорел. К счастью, наш сын унаследовал мой крестьянский инстинкт быстрого реагирования. Он заметил огонь и, не теряя времени на размышления, вытащил у тебя сигарету.

- Я помню, как он подскочил ко мне...

- Именно. - Жена присела на край кровати и дотронулась до его лба. - Жив, казак, и атаманом будешь!

- Дай сигарету.

- Дам, но сначала ты должен выпить сок. Ты - очень важная персона: у нас буфет забит соками. Наш лейтенант уверяет, что это для того, чтобы заливать сигареты, которыми ты подпаливаешь свою бороду.

- Менталитет военного неисправим. Мы, ученые, знаем, что сок существует для того, чтобы смешивать его с водкой. - И Дмитрий Юревич опять улыбнулся, ничем не озабоченный. - А сигаретку, любовь моя? Я даже позволю тебе прикурить ее для меня.

- Ты несносен. - Она взяла пачку сигарет со столика, вытащила одну и подала супругу. - Будь осторожен, не выдыхай, когда я поднесу спичку, не то мы оба взлетим на воздух, и меня погребут без почестей как убийцу выдающегося советского физика-ядерщика.

- Зато после меня останется моя работа. Дай мне пока насладиться куревом. - И он затянулся, когда жена поднесла спичку. - Наш сын в порядке?

- Он с утра занят смазкой охотничьих ружей. С ним все хорошо. Его гости должны приехать примерно через час. Охота начнется около двенадцати.

Юревич уселся на подушку:

- О Господи, а я и забыл об этом! Мне действительно надо идти с ними?

- Вы с сыном в одной команде. Ты что, не помнишь, как сообщил всем за обедом, что отец и сын завоюют командный приз?

Юревич поморщился.

- Это я сказал умышленно. Все эти годы, что я корпел в лабораториях, он взрослел за моей спиной, без меня.

Жена улыбнулась.

- Тебе неплохо подышать свежим воздухом. Давай, кончай курить, завтракай, одевайся.

- Сказать тебе кое-что? - Юревич взял руку жены в свою. - Я только начинаю осознавать, что у меня отпуск. Я уж и не помню, когда это было.

- А я сомневаюсь, было ли вообще. У тебя самая ужасная работа!

Юревич пожал плечами.

- Очень мило со стороны командования наградить нашего сына отпуском.

- Это он попросил увольнение. Он хотел побыть с тобой.

- И с его стороны очень мило. Я люблю его, но мало знаю.

- Все говорят, что он хороший офицер, ты можешь гордиться им, милый.

- А я и горжусь, моя женушка. Но не знаю, как это выразить, дать ему почувствовать. У нас так мало общего. Вчера водка отчасти облегчила эту задачу.

- Да ведь вы не виделись почти два года.

- Все знают, я работал...

- Да, ты у меня ученый. - Она стиснула руку мужа. - Но не сегодня. И не в последующие три недели. Никаких лабораторий, писаний на доске, полночных заседаний, совещаний с молодыми, жадными до знаний профессорами и студентами, так стремящимися сообщить всем и каждому, что они работают со знаменитым Юревичем. - Она вытащила сигарету из его рта и погасила. - Давай, ешь и собирайся. Зимняя охота пойдет тебе на пользу.

- Моя дорогая, это может иметь смертельный исход для меня. Вот уже двадцать лет, как я не стрелял из винтовки.

* * *

Лейтенант Николай Юревич пробирался по глубокому снегу к старой постройке, служившей когда-то конюшней. Он обернулся и взглянул на большой трехэтажный дом, который в ярких лучах утреннего солнца напоминал алебастровый дворец в чаще заснеженного фарфорового леса. Он был словно хрупкое видение давно забытых времен, которые никогда не вернутся.

В Москве много говорили о его отце. Всем хотелось как можно больше знать об этом блистательном темпераментном человеке, чье имя пугало лидеров Запада. Говорили, что Юревич вывел формулу для создания многих видов тактического ядерного оружия, что, если оставить его на складе вооружений с приданной лабораторией, он сумеет смоделировать бомбу, которая сотрет с лица земли и Лондон, и Вашингтон, и значительную часть Пекина.

Таков был великий Юревич, не подлежащий критике и дисциплинарным воздействиям, невзирая на его иногда экстравагантные высказывания и поступки. Впрочем, в вопросе преданности государственным интересам он был более чем лоялен. Он рос пятым ребенком в семье обнищавших крестьян из Коврова. И если бы не государство, которое дало ему все, он ходил бы сейчас за плугом, обрабатывая землю какого-нибудь помещика. Он был коммунистом до мозга костей, хотя, как и все талантливые люди, не питал пристрастия к административной деятельности. Он всегда оставался вне чьего-либо влияния, и никто никогда не упрекал его в этом.

Вот почему многие хотели бы познакомиться с ним. Николай подозревал даже, что сам факт знакомства с великим Юревичем делал людей неуязвимыми, словно эффект неприкосновенности его отца распространялся и на них.

Николай понимал, что для приезжающих сегодня людей как раз представляется такой шанс, и испытывал чувство некоторой неловкости. "Гости", которые сейчас, наверное, уже подъезжали к даче его отца, фактически напросились сами. Один из них был командиром вильнюсской части, где служил Николай, а другого он вообще не знал. По словам Дригорина, это был один из его московских друзей, и - как выразился сам командир - его столичный приятель в будущем мог оказать молодому лейтенанту неоценимую услугу в получении соответствующего направления на службу. Николай не придавал значения таким вещам. Во-первых, он был сам по себе личностью, а во-вторых, был сыном своего отца. Он сам построит свою жизнь. Это казалось ему очень важным. Но он никак не мог отказать своему командиру, ибо если кто и нуждался в "неприкосновенности", так это его начальник - полковник Янек Дригорин. Дригорин имел неосторожность высказываться против коррупции среди высшего офицерского руководства, говоря о резиденциях для отдыха на побережье Черного моря, на содержание которых шли незаконно присвоенные суммы, о складах магазинов, забитых контрабандными дефицитными товарами, о женщинах, которых вопреки всем правилам доставляли на военных самолетах в расположения частей для развлечений.

В Москве его "сократили" и направили служить в Вильнюс, чтобы сгнил на периферии, среди посредственности. И в то время, как Николай, лейтенант в возрасте двадцати одного года, выполнял майорские обязанности, оставаясь в младшем офицерском звании, Дригорин, будучи талантливым военным в старшем офицерском звании, оказался в младшем составе командования, преданный забвению.

Тем не менее полковник был прекрасным человеком. Николай даже не знал, найдется ли второй такой.

Он добрался до конюшни и открыл дверь, которая вела в помещение с проходом посередине и стойлами по обеим сторонам. Петли были смазаны, и старая дверь распахнулась без скрипа. Он шел вдоль безупречно сохранившихся перегородок, за которыми некогда содержались лучшие племенные рысаки, и пытался представить себе, какой она была, та Россия. Он почти слышал ржание рысаков с бешеными глазами, нетерпеливый топот копыт, фырканье гунтеров, рвущихся из стойл в поля.