Книга Время смеется последним - Дженнифер Иган

Алекс отлепился от ванны и пошел бродить по квартире. По одну сторону от кухни Сашина спальня, по другую, окнами на улицу, — гостиная, она же кабинет с двумя креслами и письменным столом. За этим столом Саша сочиняла рекламные тексты для групп, в которые она верила, и писала коротенькие рецензии для «Вайба» и «Спина» — правда, в последние годы ее связи с журналами как-то сошли на нет. Вообще за шесть лет эта квартирка, казавшаяся поначалу перевалочной базой, краткой остановкой на пути к чему-то лучшему, незаметно сгустилась и уплотнилась вокруг Саши, и сама Саша прочно увязла в ней — и уже выходило, что так и должно быть и она не съезжает отсюда потому, что ей так нравится, а не потому, что некуда.

Алекс наклонился над подоконником, осмотрел маленькую коллекцию сувениров. Постоял перед фотографией Роба, Сашиного друга, который утонул, когда они учились в колледже. Ничего не сказал. Он пока еще не заметил двух столиков, на которых Саша держала краденые вещи: ручки, бинокли, ключи; детский шарфик, соскользнувший на пол, пока мама за руку тащила дочку к выходу из «Старбакса», — Саша его подняла, но не стала догонять маму с девочкой. Тогда она уже ходила к Косу на сеансы и сама все прекрасно понимала — и про шарфик, и про весь длинный перечень своих оправданий: зима почти кончилась; девочка скоро вырастет; а шарфик этот она наверняка терпеть не может; поздно, их уже не догонишь, да и неловко как-то возвращать; я же могла его и не заметить — я и не заметила, вот только сейчас замечаю: Ой, шарфик! Детский, желтенький, в розовую полосочку — жалко, что потерялся, чей он, интересно? Подниму-ка его, чего он тут будет валяться… Дома Саша бережно выстирала, высушила и аккуратно свернула полосатый шарфик. Она очень его любила.

— А это что? — спросил Алекс.

Он наконец заметил столики и теперь разглядывал сваленные в кучу вещи. Куча чем-то напоминала бобровую хатку: не разберешь, что к чему, но во всем угадываются цель и смысл. Саше, когда она на нее смотрела, казалось, что куча слегка подрагивает от внутреннего заряда, что в ней гудят ее, Сашины, страхи и маленькие победы и тикают секунды чистой пьянящей радости. Годы ее жизни в сжатом виде. Отвертка торчала с краю. Саша подошла, чтобы лучше видеть лицо Алекса.

— И как вы себя чувствовали, стоя рядом с Алексом перед этой горой ворованных вещей? — спросил Кос.

Щеки у Саши горели, и она злилась на себя за это. Она отвернулась и вжалась лицом в прохладную синюю кушетку. Ей совсем не хотелось рассказывать Косу, какую гордость она испытывала, когда Алекс разглядывал ее вещи. Гордость и нежность; и оттого, что ей было стыдно, нежность становилась только острее и глубже. Она рисковала, все ставила на карту, и вот результат — грубое, уродливое, чистое ядро ее жизни. Пока взгляд Алекса перебегал с предмета на предмет, что-то произошло у Саши внутри. Она подошла к нему со спины, обхватила руками. Алекс развернулся к ней удивленно, но радостно. Она поцеловала его взасос, потом расстегнула ему ширинку. Сбросила сапоги. Алекс начал подталкивать ее в спальню, к дивану, но Саша опустилась на колени прямо в гостиной, возле своих столиков, и потянула его вниз. Персидский ковер колол ей спину, свет фонарей падал из окна на счастливое алчущее лицо Алекса, на голые белые ноги.

Потом они долго молча лежали на ковре. Свечи потрескивали. Угловатые ветки бонсайчика чернели на фоне окна. Возбуждение иссякло, осталась лишь печально зияющая пустота. Саша, покачиваясь, поднялась с пола. Пусть бы он уже надел штаны и ушел. А рубашку он и не снимал.

— Знаешь, что бы я сейчас с удовольствием сделал? — сказал Алекс, вставая. — Искупался бы в твоей ванне.

— Купайся, — бесцветно ответила она. — Все работает. Водопроводчик недавно приходил.

Она натянула джинсы и рухнула в кресло. Алекс пошел на кухню, перенес тарелки на стол, убрал доску, и вода с шумом хлынула в ванну. Сашу всегда поражал этот мощный напор — в те редкие разы, когда она открывала кран.

Черные вельветовые брюки Алекса валялись на полу у ее ног. Из заднего кармана выпирал квадратный бумажник. Рубчики вокруг него стерлись — видно, Алекс всегда клал бумажник в один и тот же карман. Саша вскинула глаза. Алекс трогал рукой воду, из ванны поднимался пар. Вернувшись в комнату, он прошел прямо к столикам и стал разглядывать вещи, будто искал что-то конкретное. Саша наблюдала молча. Она надеялась, что приятное возбуждение снова шевельнется внутри, но ничего не произошло.

— Можно я возьму это?

Он держал в руке шуршащий пакет в горошек — соль для ванны. Саша взяла ее у своей лучшей подруги Лиззи несколько лет назад, незадолго до того, как они перестали разговаривать. Пакет был невскрытый. Чтобы выудить его снизу, Алексу пришлось разгрести всю кучу. Как он его углядел-то?

Саша колебалась. Они с Косом много говорили о том, почему она не пользуется крадеными вещами, хранит их отдельно: раз не пользуется — значит, брала не из корыстных побуждений; пока они не тронуты, у нее еще как бы есть шанс их вернуть; когда они собраны здесь все вместе, их сила не распыляется.

— Бери, конечно, — сказала она, отметив про себя, что совершает сейчас важный, даже символический шаг внутри той повести, которую сочиняют они с Косом. Неясно только, шаг к хеппи-энду или наоборот.

Саша почувствовала пальцы Алекса у себя на затылке: он гладил ее волосы.

— Тебе как нравится? — спросил он. — Погорячее, похолоднее?

— Погорячее. Я люблю, когда горячо.

— Я тоже.

Он опять прошлепал на кухню, покрутил краны, регулируя температуру, и сыпанул в воду соли из пакета. Квартира тут же наполнилась мучительно знакомым травяным запахом: так пахло в ванной у Лиззи в те дни, когда они вдвоем возвращались после пробежки по Центральному парку и Саша принимала у нее душ.

— Где у тебя полотенца? — крикнул Алекс.

Корзина с полотенцами стояла в туалете на полке. Алекс зашел, закрыл за собой дверь. Как только струя полилась в унитаз, Саша соскользнула на пол, вытянула из вельветового кармана бумажник, раскрыла — и сердцу сразу стало тесно и горячо, очень горячо. Простой черный бумажник, белесоватый по краям. Одним движением Саша пролистала содержимое: кредитка, служебное удостоверение, пропуск в спортзал. В боковом кармашке истертые фотокарточки: трое на пляже, девчонка с зубными пластинками и двое мальчишек щурятся против солнца; спортивная команда в желтом, но лица крошечные — есть тут Алекс или нет, не разглядишь. Из кармашка к Саше на колени выпал сложенный листок в выцветшую голубую линейку, Саша его развернула. «Я ВЕРЮ В ТЕБЯ». Она застыла, разглядывая толсто выведенные простым карандашом слова. И они ее как будто разглядывали, и от этого Саше вдруг стало неловко и стыдно за Алекса, что он хранит это потрепанное послание в своем потрепанном бумажнике, и за себя, что она его прочла. В туалете загудел сливной бачок, она торопливо захлопнула бумажник — записка осталась в руке. Сейчас, сейчас, я только подержу ее немного, говорила она себе, заталкивая бумажник обратно в карман. А потом верну. Да он, может, и не помнит, что это у него за листок. Еще спасибо скажет, что я нашла, а не кто-то другой. Я ему: Эй, смотри, что у меня валялось на ковре, не твое? А он: Нет, Саша, понятия не имею, что за бумажка. Твоя, наверное. И кстати: может, он прав? Кто-то написал мне записку сто лет назад, а я забыла.