Книга Карлики - Максим Дегтярев

— Ну да, сразу после тебя предстал пред его ясными очами…

— Не очень-то они у него ясные… А Шеф как-нибудь объяснил, почему посылает именно тебя.

— Сказал, что все остальные сотрудники заняты.

— А Номура?

— Сказал, что тот молод еще, а в этом деле ему нужен человек опытный… польстил мне, короче.

— Однако странно… — прежде чем я успел закончить фразу, в кабинет заглянул Номура.

— О, легок на помине, — вырвалось у Берха.

Номура не стал спрашивать по какому поводу его поминали. Вот Берх обязательно спросил бы. И я спросил бы. И любой другой — кроме Номуры. Мне всегда было интересно, он по природе такой сдержанный или просто японское имя обязывает вести себя подобающе. Если бы родители назвали меня Номурой или как-нибудь еще по-японски, то я бы значительно спокойнее относился к тому, как коверкают мое имя все кому ни лень. Кроме имени, от далеких предков Номуре достался только тяжелый взгляд исподлобья и необычная перламутровая бледность кожи. Когда я впервые увидел его рядом с Берхом, я попытался сформулировать для себя, чем взгляд одного отличается от взгляда другого. Проницательная Яна нашла ответ быстрей меня. Она сказала, что Номура смотрит, будто читает твои мысли, а Берх, наоборот, старается определить, можешь ли ты прочитать его, Берха, мысли. Работал Номура у нас всего четвертый месяц, и Шеф не ошибался, называя его неопытным. Среди всех сотрудников Отдела моложе него только Яна — ей двадцать шесть, а Номуре — двадцать семь. Все та же Яна насплетничала, что до прихода в Отдел, Номура служил астронавтом-испытателем в Секторе Улисса, но как он оказался у нас, она не знала.

— Добрый день, — вежливо поздоровался Номура и поздравил меня с успешным завершением дела. Мне показалось, что Номура был бы рад и Берха поздравить с чем-нибудь, но не знал с чем. Я ответил, что, мол, день и впрямь добрый и еще сказал «спасибо» за поздравление. Берх сказал «привет» и отвернулся. Номура ушел так и не сказав зачем приходил.

— А где тот астронавт потерялся? — спросил я Берха. Мне было интересно найти связь между пропажей астронавта и Отделом.

— На Плероме, — обреченно вздохнул Берх.

— Ну ничего себе… — присвистнул я. Связь с Отделом все еще не просматривалась. — Она же вот-вот взорвется!

— Может, Шеф хочет таким образом от меня избавиться? — грустно пошутил Берх, найдя, таким образом, искомую связь.

— Шансы невелики, если серьезно.

— Шефу лучше знать.

Это Берх верно подметил.

— Ладно, успеха тебе… И держи меня в курсе, — добавил я.

Долго засиживаться в Отделе мне не хотелось — не привык я думать о работе на рабочем месте. Дома, почему-то, гораздо легче сосредоточиться. Я переписал все документы по делу Института Антропоморфологии в свой комлог (делать такие вещи строжайше запрещено) и вернулся к себе в термитник.

«Термитниками» мы называем то же, что на Земле называют «муравейниками», а на Оркусе, который еще дальше от Земли, — «формикариями» — язык сломаешь. Я давно уже заметил, что чем дальше от Земли, тем более «неживыми» становятся названия. Татьяна говорит, что происходит своеобразная пространственно-временная инверсия относительно орбиты Луны. В том смысле, что слова и понятия из глубины Земного Времени растекаются в ширь и даль Внеземного Пространства. Я с ней не спорю. Потому что, как не называй — «муравейник», «термитник» или, извините за выражение, «формикарий», выглядит ЭТО везде одинаково: поистине циклопический, объемом в одну восьмую кубического километра, жилой дом. Будь он единственной постройкой во всей округе, его можно было бы смело назвать городом. Окна в моей квартире выходят на озеро. Оно бесформенное точно клякса, зато пресное и с двумя маленькими островками посередине. Береговая линия до того извилиста, что ее хватило бы на десять озер такого же размера, но более правильной формы. С другой стороны, длинная береговая линия позволяет строить на берегу озера достаточно домов для тех, кто может себе позволить — летом — влажную озерную прохладу, а зимой — катание на буере по хрупкому ледяному зеркалу.

Все термитники в столице Фаона (Фаон-Полис, если угодно) выстроены вокруг озера — в полукилометре от берега, но лишь жалкие проценты от общего числа квартир выходят окнами на озеро, а не, скажем, на горы или вообще в никуда — я говорю про те квартиры, у которых вместо окон — световоды. Поэтому, двойной блок с окнами на озеро — такой как у меня — стоит столько же, сколько тройной, но без окон. Лет тридцать назад термитники были экзотикой, а теперь в них выросло целое поколение. Матери рассказывают детям сказки про мрачных домовых, что живут в напичканных коммуникациями подвалах. Легких на подъем эльфов они обычно селят под крышей, то есть прямо надо мной, а кровожадных вампиров — в лифтовые шахты. И если трезво взглянуть на вещи, то где им еще жить?

Здание Редакции куда меньше термитника. Построено оно не на берегу озера, а немного поодаль — там, где заканчиваются красные прибрежные дюны, и начинается полупустыня — мелкий кустарник, песок и камни. Только вокруг здания есть растительность выше меня ростом, но вырастили ее искусственно. Деревья рассадили как попало, чтобы парк походил на настоящий лес и чтобы мы поскорее забыли (а наши дети — никогда и не узнали) о его искусственном происхождении.

Мой термитник и здание Редакции расположены по разные стороны озера. По прямой между ними всего двадцать километров. Но по прямой летать над городом нельзя — только кругами. На высоте до километра — по часовой стрелке, выше километра — против. Озеро находится в центре воображаемых маршрутных окружностей, и воздушное пространство над ним предназначено для перехода с одного высотного уровня на другой: сектор для подъема и сектор для спуска. Неявно подразумевается, что флаеры могут сталкиваться только при совершении подобных маневров, а раз так, то пусть лучше падают в воду, чем на дома.

Описав над городом тридцатикилометровую дугу, я приземлил флаер на крыше термитника и, игнорируя лифт, сбежал по крутой узкой лестнице к себе на этаж.

3

На столе лежала записка от Татьяны — аккуратная такая, черным карандашом на розовой бумажной салфетке, хорошо хоть не иероглифами, а нормальными человеческими буквами: «Стас заболел. Вместо него взяли на … (неразборчиво, черт знает — то ли планета какая-то, то ли здесь где-нибудь), связь чрез ифер-код…» Надо мною издевается: ифер-код — это наша рабочая терминология, но нарочно искаженная. Ничего, думаю, отыщется — и не таких отыскивали. Татьяна у меня — археолог, а у археологов всякие издевательские анахронизмы, вроде записочек на салфетках — излюбленный прием. Вопрос: почему салфетка розовая, а не, к примеру, желтая? Я заглянул в шкаф и быстро нашел ответ — салфеток другого цвета попросту не было.

Я прекрасно понимаю, почему Татьяна никогда не звонит мне в Отдел — позвонить можно только через коммутирующий цензор, а тот вечно подслушивает. Но на комлог-то сообщение она могла послать. По крайней мере, я бы смог разобрать название того места, куда она упорхнула. Или ее упорхнули,… хм, … умыкнули. Ну пусть теперь сама звонит, пишет… не знаю я, что за «ифер-код» она имеет в виду — ключевой номер-то она не указала.