Книга Кровные братья - Фридрих Незнанский

От оплаты за свои уроки Евгений Семенович категорически отказался. «Видите ли, дорогая Леночка, педагогика — не та сфера деятельности, в которой я хотел бы зарабатывать себе на кусок хлеба. Да, честно говоря, я и не люблю ею заниматься. Это — раз. Во-вторых, если я иногда и даю какие-то уроки или консультации, то это лишь сугубо для своих: детей актеров, музыкантов, просто друзей. А брать деньги со своих — фи! А в-третьих, если взять конкретно наш случай, то еще очень большой вопрос: кто кому должен платить: вы мне за мои скромные советы или я вам за счастье заниматься со столь незаурядным ребенком. И будем считать, что эту тему мы закрыли навсегда!»

Изредка Евгений Семенович приезжал к ним домой на «Новокузнецкую». Но большей частью уроки проходили в театре. В смысле помещений тут было огромное разнообразие. Как правило, они занимались в артистических гримерках. Но случалось и забиваться в какие-то потаенные мини-комнатушки, в которых Евгению Семеновичу — мужчине достаточно крупного телосложения — приходилось буквально вжиматься в стены, чтобы освободить Юре хоть какое-то пространство и дать возможность водить смычком по струнам с требуемой широтой и свободой. Но настоящим праздником были уроки на большой сцене в те редкие дни и часы, когда она была свободна. Первое время Юра очень робел и зажимался, оказавшись один на один с огромным темным зрительным залом, откуда изредка звучали направляющие реплики учителя. Но потом вошел во вкус и, его бы воля, вообще занимался бы только на сцене. «Великолепная практика для молодого музыканта, — восторженно гудел дядя Женя, — артист с самых первых шагов должен постоянно находиться на сцене. Сцена — его мир, его дом!»

Постепенно выработался и определенный распорядок дня. С утра и до обеда Юра, как правило, крутился в театре. Потом мама выкраивала часок-полтора, чтобы отвезти его домой. Первое время необходимость оставлять даже еще не семилетнего ребенка одного дома серьезно беспокоила Леночку Владимирскую, но, убедившись, что Юра действительно не склонен ни к каким экзальтированным детским выходкам, а в самом деле много и увлеченно занимается на скрипке, она постепенно успокоилась. Кроме того, и добродушнейшая Аглая Степановна, одна из соседок по квартире, всегда с удовольствием готова была проследить за серьезным и симпатичным мальчишкой, разогреть ему ужин, приготовить чай.

Дом, в котором проживали Владимирские, по форме представлял идеально симметричную букву «П». Разумеется, между поперечными перекладинами-крыльями этого самого «П» размещался двор. Стараниями домоуправления и самих жильцов он был весьма благоустроен и ухожен. В центре располагалась красивая узорчатая беседка, слева — детская площадка с песочницей, качелями, какими-то замысловатыми горками, через газон с многочисленными цветочными клумбами были проложены аккуратные заасфальтированные дорожки. Естественно, зимой все это великолепие заносилось снегом. Но даже и тогда добросовестный и малопьющий дворник дядя Сева умудрялся придать двору весьма культурный и цивильный вид. В одну из зим середины пятидесятых жильцы при поддержке домоуправа предприняли беспрецедентную спортивно-культурную акцию. (Надо сказать, что населен был дом какими-то нетипичными для шумных и разнузданных коммуналок обитателями. Ни тебе бесконечных склок, ни мордобоя, ни выливания помоев на головы зазевавшихся соседей…) Так вот. Одно из воскресений энтузиасты провели с лопатами и метлами в руках, с изрыгающим струи воды шлангом — к концу дня во дворе был залит самый настоящий каток.

Первыми оценили свалившуюся на их головы радость малыши. Ближе к вечеру в свете раскачивающихся тусклых фонарей по льду скользили уже особы подростково-юношеской возрастной категории. Даже кое-кто из взрослых — особенно из занятых сидячей работой — с удовольствием разминал отсиженные на служебных местах мышцы и косточки.

Идиллия продлилась три-четыре дня. А потом о наличии шарового катка стало известно окрестной шпане. И началось. Первое время чужаки вели себя тихо. Но надолго их терпения не хватило. И вот уже завихрился мат-перемат, посыпались зуботычины, а кое у кого в руках начали поблескивать и ножички. В то время еще не было широко принято пасовать перед наглым хулиганьем и робко отсиживаться за закрытыми на все замки дверьми. Крепких мужиков, да еще с сохранившимися фронтовыми навыками, в доме хватало. Двух-трехминутное выяснение отношений — и держащая в напряжении всю округу и действительно опасная своей массовостью и стадным инстинктом пришлая шантрапа, утирая сопли вперемешку с кровью, но не переставая при этом выкрикивать самые жуткие угрозы, ретировалась с поля боя.

Ну а дальше что? Устанавливать ежедневное дежурство? Попробовали. Но жизнь есть жизнь с ее текучкой и повседневными заботами. Кто-то в вечер дежурства задержался на работе, кто-то уехал в длительную командировку, кто-то оказался нездоров… Воинственные гости, надо сказать, несмотря на все свои жуткие угрозы, так больше ни разу и не появились, по-видимому, полученный урок был достаточно впечатляющим. Но поди же знай! Так замечательное начинание, не продержавшись и месяца, как-то само собой завяло. Вновь весь двор заметало снегом, который добросовестный дядя Сева сгребал в огромные сугробы, оставляя для прохода лишь узкие тропинки.

И тот же неугомонный дядя Сева становился первым провозвестником наступающей весны. Еще не успевали дотаять последние сугробы, еще подмораживало в вечерние часы, а к утру весенние лужи затягивало прочной коркой льда, а дядя Сева — негласный председатель негласного клуба дворовых доминошников — уже стучал «со товарищи» костяшками домино по непросохшим столешницам. Поначалу терпеливые и морозоустойчивые участники этих турниров все еще кутались в зимние тулупы и ватники.

Но с каждым днем солнышко пригревало все больше и больше, и соответственно все более и более облегчалось «спортивное обмундирование» заядлых игроков.

Вот уже и первая малышня закопошилась в песочнице, и первая «полуподснежная» зелень появилась на газоне… А вскоре начали раскупориваться и распахиваться заклеенные наглухо на зиму окна.

Елена Владимирская, живущая в постоянном цейтноте, конечно же не в числе первых выбрала время, чтобы отодрать широкие бумажные ленты, удалить остатки клейстера и грязной прошлогодней ваты, которой были заткнуты щели в рассохшихся рамах, и начисто вымыть и протереть заляпанные дождями и снегом стекла. Но в конце концов свершилось! И все окна комнаты Владимирских — а они были огромны и располагались в объемном, чуть ли не метровой глубины, эркере — распахнулись навстречу весеннему воздуху. И, разумеется, с этой минуты Юрина скрипка зазвучала на весь двор.

— Тю, это что тут у нас еще за Паганиня выискалась? — Излишне образованный дядя Сева с искренним изумлением воззрился на открытое окно.

— Да это, вероятно, рыженький еврейчик, докторский сынок. Он с утра до ночи на скрипочке пиликает. — Сантехнику Гоше, обитателю полуподвальной каморки, увлеченному игрой, некогда было смотреть по сторонам; зажав в могучей лапе оставшиеся костяшки, он продумывал эффектный заключительный ход.

— Нет, это не докторский пацан. Они в левом крыле живут. А это — справа.

— Рыба! — Гоша с такой силой хряпнул последней доминошкой по столу, что все выложенные раньше косточки подскочили чуть ли не на полметра. — Доктор этот, кстати, классный ремонт у себя заделал. Так все перестроил, что любо-дорого. У него и вообще теперь получилась изолированная квартира, целых четыре комнаты!