Книга Надвигается беда - Рэй Брэдбери

Вилли подождал, пока порыв ветра взъерошит, а потомпригладит волосы.

— Она будет здесь. К утру, — словно нехотяпроизнес он.

— Кто сказал?

— А вот, черничник у меня под руками. Он говорит.

— Ха! Здорово!

Ветер сорвал и унес Джима прочь Таким же воздушным змеемВилли кинулся вдогонку.

3

Чарльз Хэллуэй провожал ребят глазами, с трудом сдерживаяжелание составить им компанию. Он знал эти колдовские штучки ветра, знал, как игде подхватывает он две легкие фигурки, как несет их мимо всяких таинственныхмест, таинственных только сегодня, только в этот миг и никогда больше.

Грусть шевельнула крылом в груди старого человека.

"Если бежать вместе в такой вечер, то печаль неранит, — подумал он. — Смотри-ка! Вот Вилли. Он бежит ради самогобега. А вот Джим. Он бежит потому, что впереди есть цель. И все-таки, как нистранно, они бегут вместе. В чем же дело? — продолжал он раздумывать,проходя по библиотеке и гася одну за другой зеленые мягкие звезды. —Неужели только в линиях наших ладоней? Почему одни — такие, а другие… Один всюжизнь на поверхности, весь — стрекотание кузнечика, весь — подрагивание усиков,сплошной узел нервов, вечно запутывающийся и запутывающий всех… Губы не знаютпокоя, глаза с колыбели сверкают и бросаются из стороны в сторону. Ненасытныеглаза, и питаются тьмой… Это — Джим, с головой, похожей на ежевичный куст, и снеуемным задором разрастаться вширь, как у сорняка

А вот — Вилли. Словно последний персик на самой высокойветке. Он из тех, на которых взглянешь — заплачешь. Да, вроде бы у них все впорядке, и не то чтобы они отказались от случая передернуть в бридже илиприхватить плохо лежащую точилку, нет, дело не в этом. Просто какими их увиделвпервые, такими они и остаются всю жизнь: сплошные толчки, синяки, царапины дашишки, и вечное недоумение: почему, ну почему же это случилось? Как это моглослучиться с ними?

Джим, он знает. Он караулит начало, примечает конец, и еслиуж зализывает царапину, то никогда не спросит — почему? Он знает. И всегдазнал. Это еще до него кто-то знал, кто-то, бывший давным-давно, из тех, у коговолки ходили в любимчиках, а львы — в ночных приятелях. Это же не от головы.Это само его тело знает. И пока Вилли перевязывает очередную рану, Джим ужедвижется по рингу, отскакивает, уворачивается от неминуемого удара.

Вон они уже где! Джим притормаживает, поджидает Вилли. Виллинаддал, чтобы догнать Джима Бац! бац! Джим выбил два окна в заброшенном доме.Бац! И Вилли выбил окно — как же, ведь Джим рядом, смотрит. Боже, вот она, дружба!Каждый из них — гончар, каждый что-то лепит из другого".

«Джим, Вилли — подумал он. — Странники. Идите дальше.Когда-нибудь я пойму.»

Дверь библиотеки выпустила его с легким вздохом и слегкахлопнула на прощанье.

Спустя пять минут он уже заворачивал в пивную на углу,пропустить свой первый — и последний — стаканчик, и поспел как раз к концучьей-то фразы:

— …когда открыли алкоголь, итальянцы решили, что это —великая вещь, прямо настоящий эликсир жизни. А? Слыхали вы про такое?

— Нет, — равнодушно откликнулся бармен.

— Точно! — с воодушевлением продолжалпосетитель. — Очищенный алкоголь! Век девятый-десятый. Выглядело оно каквода. Но обжигало. Не только во рту или там в желудке, нет, оно и в самом делегорит. Так вот, итальянцы решили, что им удалось смешать огонь с водой.Огненная вода! Эликсир жизни! Ей-Богу! А может, не так уж они и ошибались,принимая его за лекарство от всех болезней… за такую чудотворную штуку. Ну что,выпьем?

— Да я-то не хочу, — улыбнулся Хэллуэй, — авот кто-то внутри меня вроде просит.

— Кто?!

«Наверное, мальчишка, которым я был когда-то, — подумалХэллуэй, — тот самый, который пролетает осенними вечерними улицами, каклистья под ветром.»

Но сказать так он, конечно, не смог бы и поэтому простовыпил, закрыл глаза и прислушался: не шевельнется ли давешнее крыло, немелькнет ли на куче давно сложенных для костра поленьев хоть малая искорка?Нет, не мелькнула.

4

Вилли остановился. Он поглядел на город, погруженный впятничный вечер. При первом из девяти ударов часов на доме мэрии всюду ещесияли огни, в магазинах кипела жизнь. Но при последнем ударе, отозвавшемся вдесятке больных зубов горожан, картина изменилась. Парикмахеры поспешноприпудривали клиентов и выпроваживали их за дверь, на ходу сдергивая простыни;смолк сифон аптекаря, весь день шипевший, словно змеиное гнездо; прекратилоськомариное жужжание неоновых ламп, и обширный аквариум дешевого универмага, гдемиллионы всяких ерундовых штучек безнадежно ожидали своего избавителя, внезапнопогрузился в темноту.

Заскользили тени, захлопали двери, ключи затрещали костями взамках, люди разбегались, и разбегались мыши, торопливо догрызая обрывок газетыили крошку галеты.

Раз! И они исчезли.

— Старик! — завопил Вилли. — Народ бежит,словно от урагана!

— Так оно и есть! — крикнул Джим. — Он занами!

Они громко протопали мимо дюжины темных магазинчиков, мимодюжины полутемных, мимо дюжины темнеющих. Город словно успел вымереть, пока ониогибали Объединенные Сахарные Склады. И тут, за углом, ребята налетели наидущего навстречу деревянного индейца из табачной лавки.

— Эй! — Мистер Татли, хозяин, выглянул из-за плечачероки. — Я вас не напугал, ребята?

— Не-а! — с запинкой, сквозь легкий озноб, ответилВилли.

Ему вдруг показалось, что из прерий на город катится волнастранно холодного дождя. Молния прорезала небо в отдалении, и Вилли испыталнеудержимое желание оказаться дома, под шестнадцатью одеялами в собственнойпостели.

— Мистер Татли, — тихонько окликнул он.

Теперь уже два деревянных индейца застыли в плотной тьметабачной лавки. М-р Татли окаменел, забыв закрыть рот.

— Мистер Татли!

Он не слышал. Нет, он слышал что-то вдалеке, что-тодолетевшее с порывом ветра, но не мог сказать, что именно. Вилли и Джимотпрянули. Он не видел их. Он не шевелился. Он только слушал. Ребята оставилиего и убежали.

В четвертом от библиотеки квартале они наткнулись еще наодну одеревеневшую фигуру.

М-р Крозетти застыл перед своей парикмахерской с ключом вдрожащих пальцах, не замечая остановившихся ребят.

Что заставило их насторожиться? Слезинка. Слезинка катиласьпо левой щеке парикмахера. Он тихонько забормотал: