Книга Ну точно - это любовь - Кейси Майклз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Джон, ты писатель. Мог бы найти более яркое определение. Например, омерзительные, смехотворные, нелепые…
— Чудаческие?
Тетушка Мэрион пожала плечами:
— Можно и так, если ты настаиваешь на очевидном. Чудаческие.
Джон взял у тетушки халат, скомкал вместе с шортами и швырнул в угол, где возвышалась быстро растущая гора одежды.
— Тогда они то, что надо.
Мэрион Романовски посмотрела на племянника. Он был великолепен. Почти шесть с половиной футов, мускулистый смуглый красавец. Ярко-голубые с зеленоватым оттенком глаза, в точности как у ее дорогого покойного Фрэда; много лет назад ей хватило одного взгляда в эти изумительные глаза, чтобы влюбиться без памяти.
А вот волосы у них совсем разные. Если Фрэд был светлым, то Джон — темнее ночи. Фрэд сказал как-то, что в их роду изредка дает о себе знать цыганская кровь. Джон Патрик как раз такой, настоящий король пик. Бог мой, он волосатый, но не по-обезьяньи, как некоторые (она знавала и таких — в конце концов, не всю жизнь она была влюблена во Фрэда). Он весь такой… такой мужественный. Джон брился каждое утро, но к полудню уже появлялась легкая щетина, которая, что ни говори, делала его еще привлекательнее.
Только вот сейчас он собирался скрыть свое великолепие за балаганным шатром в желто-зеленую полоску!
Тетушка Мэрион плюхнулась на стул, предварительно убрав с него кипу газет.
— Я официально заявляю: это просто нелепо. Тебя никогда толком не фотографировали. То мутное пятно, которое ты заставил поместить на обложку твоих книг, когда Генри тебя допек, не считается. Там видно только, что у тебя густые волосы и римский нос твоего дяди Фрэда. Тебя никто не узнает, разве что по широким плечам. К чему тогда этот фарс? И почему — как ты это назвал? Ах, да. Почему чудаческий?
Джон открыл верхний ящик рабочего стола и извлек очередное великолепие — очки в черной оправе, с толстыми стеклами, заботливо обмотанные на переносице белой изолентой. И надел их.
— Потому что, дорогая тетушка, чудаков никто не принимает всерьез.
Тетушка Мэрион, щурясь, рассматривала своего красивого племянника в чудаковатых очках:
— Нацепи еще новый купальный костюмчик и остальное барахло, которое ты собираешь, и я сама не буду принимать тебя всерьез.
— В том-то и дело. — Джон снял очки и кинул их к остальным вещам, валяющимся в углу.
— Что ты делаешь, они же могут сломаться.
— Тем лучше. Тогда я вместо одного из винтиков вставлю канцелярскую скрепку. Впрочем, я и так ее вставлю. Это будет гвоздь моей программы.
— Ох, Джон Патрик, смотри, не напорись на этот гвоздь, — тетушка Мэрион снова встала. — Да, и между прочим, я все равно тебе не верю. Не нужен тебе маскарад, чтобы проводить расследование. Никогда не был нужен… Тем не менее сколько раз ты выходил из дома с приклеенными усами, цветными линзами и прочей чепухой? Для тебя это развлечение, Джон Патрик, вот в чем дело. Внутри тебя, такого взрослого и умного, все еще сидит шалопай. Сейчас ты ввязываешься в историю из-за этого чудовища, Харрисона. Но это? — тетушка показала на кипу «чудаческой» одежды. — Это уж слишком.
— Да, мэм, — проблеял Джон, улыбаясь во весь рот. — Я больше не буду.
— Ох, да пропали ты пропадом, Джон Патрик! — Тетушка Мэрион выскочила из комнаты и крикнула через плечо: — Если ты ведешь себя как ребенок, то и кормить я тебя буду арахисовым маслом и бутербродами с мармеладом. Я даже не поленюсь срезать корочки с хлеба.
Джон прыснул, снова сел за стол и открыл брошюру «Шестой ежегодной интеллектуальной конференции».
Отчасти интересная, отчасти — как сказала тетушка Мэрион — сборище пустословов, конференция не предавалась огласке, благодаря общим стараниям представителей прессы, которые хотели попасть в список приглашенных.
Джон листал брошюру, просматривая обширный перечень заседаний и семинаров. Некоторые из них должны проводиться в «Конгресс-Холле», отеле в Кейп-Мэй, штат Нью-Джерси, а некоторые — на побережье, если погода позволит.
Общие ужины, фиксированные места за столами. Полуночные беседы. Простая пища, простые разговоры. Никаких титулов, никаких протоколов, никакого самовлюбленного «яканья» — по крайней мере, так рекламировали. Открытый обмен мнениями. Возможность подзарядиться, поднабраться свежих идей, потусоваться с самыми выдающимися умами страны.
Настоящий кладезь возможностей для Дж.П. Романа, самого популярного в рейтинге «Нью-Йорк Тайме» автора политических триллеров.
К счастью, приглашение пришло на имя Джона Патрика Романовски, профессора колледжа. Никто, кроме тетушки Мэрион и Генри, не подозревал, что Джон Патрик — не только знаменитый писатель, но и Дж.П. Неизвестный. И это было очень удобно.
Он был Дж.П. Романом, не Дж. Д. Сэлинджером, — никакого отшельничества. У него была интересная жизнь. Лекции в университете, дом на холмах, мотоцикл (когда тетушка Мэрион не прятала ключи от блокировки колес) и работа.
Он любил свою работу. То, что начиналось как хобби и способ немного подзаработать, превратилось в восемь бестселлеров «Нью-Йорк Тайме», освещающих все углы и закоулки национальной политики, с парой убийств на книгу для динамики сюжета.
Но сейчас дело было исключительно личным. Личным из-за старшего сенатора Нью-Джерси, Обри Харрисона. Харрисон был настоящим народным любимцем. Популярный, харизматичный, даже вызывающий сочувствие, с тех пор как умерла его вторая жена. Баловень судьбы и предполагаемый кандидат на пост президента в выборах следующего года.
От этой мысли Джона передернуло.
Он закрыл глаза, вызывая в памяти образ матери, умершей пятнадцать лет назад. Матери, которая растила его одна — отец как-то утром ушел на работу, а вечером сбежал с несовершеннолетней секретаршей в Европу и не вернулся.
Матери, которая нанялась к сенатору Нью-Джерси, тогда еще младшему, чтобы у сына была еда и кров. Матери, которая без памяти влюбилась в Обри Харрисона, который обещал достать ей луну с неба, а потом бросил ее и женился на дочери самого крупного своего лоббиста.
Мэри-Джо Романовски так и не смогла оправиться от второго обмана: в этот раз ее тоже оставили ради молодой женщины. В восемнадцать лет Джон остался сиротой. До этого шесть лет подряд наблюдал, как матери становилось все хуже и хуже. Потом ее отправили в клинику, где она жила в собственном мучительном мире и умерла в одиночестве.
Вторая жена сенатора продержалась ненамного дольше, чем ее предшественница и Мэри-Джо Романовски. Ходили слухи, что она разочаровалась в муже, который волочился за каждой юбкой, и начала пить. Именно поэтому в прошлом году она упала с лестницы в их особняке в Джорджтауне и сломала себе шею.
Нет, благодаря связям сенатора никто даже не заикался о пьянстве его жены, и у журналистов не возникало вопросов о «трагическом несчастном случае». Но у Дж.П. Романа были свои источники и достаточно толстый кошелек, чтобы купить информацию, находящуюся под грифом секретности.