Книга Время «Ч» - Сергей Соболев

– Господин Преображенский, насколько я понимаю, ваш близкий родственник? – глядя адвокату в переносицу, сказал гость. – Мы готовы премировать, скажем так… суммами от пяти до семи тысяч долларов за каждый отбитый ордер. Условие такое: весь пакет должен быть наш не позднее конца месяца!..

– Вы с ума сошли… – процедил Крупнов.

Заметив, что адвокат потянулся к кнопке селектора, визитер криво усмехнулся, после чего сам поднялся на ноги.

– У вас и ваших партнеров есть двое суток на размышление, – сказал он, напоследок еще раз взглянув на адвоката своими желтыми переливчатыми глазами. – За это время процесс должен быть сдвинут с мертвой точки! Если мы поймем, что нам не собираются возвращать долги… «решать вопросы» будут другие люди…

– Мне это неинтересно, – сказал адвокат, глядя на появившуюся в дверях секретаршу. – Анна Николаевна, проводите господина Адыгова… на выход! И скажите, чтобы ему вернули деньги за визит!

Оставшись наедине с собой в кабинете, Крупнов выругался.

«Чертов Усманов… хитрожопый… азер! Удружил, мать его! Хотя он только посредник… – Крупнов принялся искать в «меню» номер сотового одного из своих хороших знакомых, в недавнем прошлом, кстати, вице-президента этого самого погоревшего летом Ситибизнесбанка. – Ну и на хрена, спрашивается, мне вся эта головная боль? Я, что ли, брал беспроцентное бабло… черт знает у кого?! Кто заварил эту гребаную кашу, вот тот пусть ее и расхлебывает!..»

В двухэтажном доме из красного кирпича, обнесенном глухим высоким забором, расположенном на окраине небольшого подмосковного городка, минутах в сорока езды от Кольцевой, все еще царила зыбкая тишина, хотя время уже приближалось к полудню.

В просторной гостиной – пол и стены были убраны вывезенными с Кавказа вековыми коврами ручной работы – находились двое мужчин: пятидесятитрехлетний хозяин дома Гаджи Магомедов и его шофер Махмуд, рослый, плечистый кавказец лет тридцати с небольшим, последние три года отвечающий за безопасность «сборщика закята».[7]На одной из стен поверх ковра укреплено двухметровое полотнище с эмблемой джамаата,[8]к которому они оба себя относят Волею Всевышнего: на общем зеленом фоне два вытканных золотым шитьем квадрата, размещенные под углом таким образом, что вместе они, переплетенные, составляют восьмиконечную звезду, символ истинных ревнителей веры в Аллаха. Немного правее, ближе к резной лестнице, чьи ступени ведут на второй этаж, где находятся скромные жилые помещения, стоит подставка из красного дерева, на которой, развернутый примерно посередине, лежит Коран, драгоценная Книга Книг…

В доме тихо, непривычно тихо. После того как Магомедов овдовел, а две его подросшие дочери вышли замуж и отделились, он целиком посвятил себя служению джамаату и Всевышнему. Сразу после ранней утренней молитвы Махмуд наголо обрил голову хозяину; при этом острейший, заточенный не хуже какой-нибудь «золингеновской» бритвенной стали кинжал работы одного из известных дербентских мастеров позапрошлого века не коснулся порядком заросших за последние несколько недель жестким седеющим волосом щек «брата Гаджи»…

Иногда звонил городской телефон, раза два или три давал о себе знать музыкальной заставкой сотовый. Трубку снимал Махмуд; он обменивался со звонившим скупыми репликами на русском или ломаном арабском, клал на место трубку, затем, ощущая на себе вопросительный взгляд брата Гаджи, отрицательно качал головой.

Первый месяц после краха Ситибизнесбанка и связанных с ним ПИФов руководство джамаата, включая специально прилетевшего в Москву закордонного куратора, предпочло не вмешиваться в ситуацию, поскольку считалось, что казначей и сборщик закята Магомедов способен сам, через свои местные связи и знакомства решить возникшую проблему. Потом накинули еще месяц: казалось, средства общины, приумноженные благодаря опыту и умению вести дела Гаджи Магомедова, вот-вот вольются в казну джамаата… Потом дали еще неделю, благо казначей заслужил эту отсрочку и своим авторитетом, и своими прежними делами…

Все предпринятые меры и усилия оказались напрасными, они не принесли нужного результата. На Кавказе говорят: «Золото дороже там, где оно добывается». Кто бы что ни говорил, но он, казначей Магомедов, действовал в своей сфере правильно, хотя ему и приходилось лавировать между нормами шариатского свода законов. Он сам ни разу не преступил строгих норм шариата – разве что в мелочах, сугубо для пользы дела, – и тем не менее он допустил тяжкую ошибку, сродни преступлению.

Его ошибка заключается лишь в одном: он доверился не тем людям. Грязные подлые собаки, алчные людишки, тупые идиоты, живущие одним днем. Возможно, они все же собираются – как не раз уверяли Магомедова – вернуть инвестиции, но поздно, слишком поздно, дело уже приняло фатальный, смертельный оборот.

Эти люди не только подлы без меры, но и не наделены большим умом: кажется, они так и не поняли, с кем – или чем– имеют дело и каковы могут быть последствия их неразумных действий.

Сорок восемь часов, отведенные казначею Магомедову с тем, чтобы он еще раз попытался уладить возникшие финансовые проблемы, истекли, растаяли, как горсть соли, брошенная в океан вечности.

Незадолго до полудня у ворот посигналили: приехали двое «братьев», молодой Адыгов и куратор, сорокалетний неразговорчивый мужчина, как и все они, выходец из небольшой кавказской республики, перебравшийся года три назад в Москву, владелец нескольких пекарен в ближнем Подмосковье, которому, вероятнее всего, и предстоит вскоре стать новым казначеем.

Махмуд впустил гостей в дом. Эти двое вошли, разулись у порога гостиной, сняли верхнюю одежду. Старший поприветствовал хозяина:

– Ассалам алейкум, брат!

– Ва алейкум ассалам ва рахмату Ллахи, братья! – поприветствовал вошедших хозяин.

Не перекинувшись более ни словом, раскатали молитвенные коврики, ополоснулись в принесенном Махмудом тазу, встали на колени: время полуденного намаза.

«Во имя Аллаха милостивого, милосердного!..»

Гаджи Магомедов понимал, что он творит свой последний в жизни намаз. Он виноват в случившемся и должен понести наказание. Такова, видно, воля Аллаха (муфтий и совет старейшин, применяя в отношении «брата» Гаджи столь строгую фетву,[9]лишь четко следовали Его законам). Самоубийство для правоверного – тяжкий грех. Но его, Магомедова, несмотря на допущенные им тяжкие ошибки, спасибо Всевышнему, никто к этому и не склоняет…

Магомедов нараспев произнес вдохновенные, божественные слова первой суры, «Открывающей Книгу». Затем он прочел по памяти «Покаяние», айаты с шестьдесят пятой по шестьдесят восьмую…