Книга Черная вдова - Анатолий Безуглов

— Насчёт пота ты, Зиночка, того, — почесал затылок Игнат Прохорович. — Видела, как у Антонова он по лицу ручьями лился? Нет, этот парень трудяга. Они тоже бесплатно завтраки не получают.

— И музыку сам пишет! — поддержала генерала Лена.

— Между прочим, — вставил своё веское слово Глеб, — Тургенев, наш писатель-классик, сравнивал работу певца с тяжёлым крестьянским трудом. Юрий Гагарин как-то зашёл к Зыкиной после концерта за кулисы и говорит: «Ну и перегрузки у тебя, Люда! Под стать космическим».

Спор был прерван звонком, возвещавшим о конце антракта. Зрители шумно повалили в зал. Двинулись и Ярцевы с Копыловыми.

— Как батя на новом месте? — спросил у Глеба генерал, когда они медленно продвигались с толпой по фойе.

— Мой старикан доволен, — ответил Глеб.

— Старикан, — усмехнулся Копылов. — Хочешь сказать, мы уже вышли в тираж, пора на пенсию?

— Что вы, Игнат Прохорович, и в мыслях не было, — смутился Глеб.

— Знаем мы вас, молодёжь, — шутливо погрозил пальцем генерал. — Не терпится занять наше место. — Он вдруг погрустнел, посерьёзнел. — Не спешите. Годы, они, брат, так быстро летят — не успеешь оглянуться. Вот, кажется, давно ли мы с твоим батей были такими же зелёными, как ты? Словно бы вчера, ан видишь… — Игнат Прохорович провёл рукой по совершенно седой, без единого тёмного волоса, голове.

Они разошлись по своим местам.

После концерта поговорить с генеральской четой больше не пришлось. В раздевалке образовалась огромная очередь. Копыловы пристроились где-то в хвосте. А к Ярцевым, как только они вышли из дверей зала, протиснулась старушка-гардеробщица с дублёнкой Лены и волчьей шубой Глеба. Надевая шапку у зеркала, Лена поймала на себе удивлённый, не без оттенка зависти взгляд Зинаиды Савельевны.

— Что скажешь, Фери? — спросил Глеб, когда они отъехали от Дворца спорта.

— Полный кайф! — зажмурив от счастья глаза, сказала Лена.

Она была ещё во власти праздничной атмосферы концерта, переживала блеск огней, музыку, аплодисменты и цветы, к чему, казалось, имела сама непосредственное отношение. Происходило это, наверное, оттого, что они сидели с мужем в двух шагах от рампы, рядом с самыми именитыми, избранными людьми города. И ещё Лену возвышало в её глазах сознание того, что остальные несколько тысяч зрителей долго будут давиться в очереди за своими пальто, потом ждать автобуса и трястись в нем до дома, а они с Глебом катят в уютном теплом автомобиле, свободные и независимые от обстоятельств.

— Говорят, эстрадные певцы зарабатывают кучу денег, — нарушила она молчание.

— Тебя это волнует? — недовольно покосился на неё Глеб.

— Я так… — стушевалась Лена, досадуя, что вылезла со своими глупыми мыслями.

Глеб не любил мелкотравчатых мещанских разговоров. Она ждала упрёков, насмешки, но он неожиданно задумчиво произнёс:

— Ты знаешь, а Зинаида Савельевна в чем-то права. Действительно, иным лавры достаются слишком легко. Да, миллионы телевизоров, транзисторов, магнитофонов и из пигмея делают великана! Угадай, кого я сейчас вспомнил?

Лена знала, что не угадает, потому что не умела даже приблизительно проследить за ходом его мысли. Она отрицательно покачала головой.

— Островского… Я имею в виду — драматурга, — сказал Глеб. — Талантище, конечно, огромный! Вклад его в русскую литературу не оценить. А он признался как-то, что тридцать лет работает для русской сцены, написал более сорока пьес, давно уже не проходит ни одного дня, чтобы в нескольких театрах России не шли его пьесы, которые дали сборов только в императорских театрах более двух миллионов рублей, а он не может позволить себе отдохнуть хотя бы один месяц в году! Представляешь?

— Неужели ему не хватало на жизнь? — удивилась Лена.

— Островский так и писал: я только и делаю, что или работаю для театра, или обдумываю сюжет вперёд, в постоянном страхе остаться к сезону без новых пьес, то есть без куска хлеба с огромной семьёй. Вот так, мать…

«Боже мой, — с нежностью подумала Лена, — какая у Глеба светлая голова. Все помнит».

Он молча вёл «Ладу», внимательно следя за скользкой дорогой. Лене хотелось слышать его голос, и она спросила:

— Откуда твой папа знает Копыловых?

— Тысячу лет знакомы. Вместе начинали работать в Ольховском районе. После войны. Дядя Гоша служил обыкновенным постовым милиционером.

— Стоял на перекрёстке и регулировал движение на дороге?

— Да, Фери, — усмехнулся Глеб. — Ты у меня эрудит. Спутать регулировщика из ОРУДа и постового…

— Не все же такие умные, как ты, — обиделась Лена.

— Не фырчи, — миролюбиво сказал муж. — Понимаешь, постовой милиционер отвечает за порядок на каком-нибудь участке города. Например, на нашей улице. Чтоб на ней было все спокойно.

— Понятно, — кивнула Лена. — А кем в Ольховке работал твой папа?

— О, отец был на три головы выше Копылова! Зампред райисполкома! Потом дядя Гоша ездил учиться, вернулся уже в Средневолжск. И отца повысили, перевели в облисполком. Так они и шли оба вверх. — Глеб усмехнулся. — Да, история развивается по спирали. Отец снова работает в Ольховке. Так сказать, на круги своя…

— Вернётся, вернётся ещё в Средневолжск, — успокоила мужа Лена. — Такой квартирой не бросаются.

Когда Семена Матвеевича, её свёкра, направили в Ольховский район, в городе осталась за ним квартира. Четырехкомнатная, в самом центре, на проспекте Свободы. В этом же доме проживали и Копыловы. Глеб был прописан на площади отца и иногда заезжал туда, чтобы проверить, все ли спокойно и на месте.

— Да, думаю, что старикан долго в Ольховке не задержится, — сказал Глеб, сворачивая к их девятиэтажке.

Он обогнул дом, подъехал к гаражу. Заперев машину, они поднялись к себе.

— Мать, я страшно голоден! — признался Глеб, целуя жену в губы.

Лену обдало сладостной волной: муж давно не был так ласков.

— Глебушка, милый, что тебе приготовить? — спросила Лена, схватив его руку и прижимая её к своей груди. — Табака пожарить? Или лангет? Можно отбить и в кляре.

— Действуй, мать, а я полезу в ванну.

Лена пошла в спальню. Она слышала, как Глеб включил в большой комнате телевизор, затем в ванной комнате послышался шум воды.

Она сняла праздничное платье, повесила в шкаф, накинула на себя прозрачный пеньюар, подаренный мужем ко дню рождения, присела на пуфик у трельяжа и посмотрелась в зеркало. Глаза у неё были счастливые и оттого глупые. Лена подумала, что в них слишком уж видно желание.

«Ну и пусть!» — улыбнулась она, уже предвкушая всем своим горячим, нетерпеливым телом сладостные безумные минуты.

Лена выдвинула ящичек, где хранила украшения, сняла серебряный витой браслет, серебряные серёжки с бирюзой и такой же кулон, сложила все это в коробочку из-под французских духов, потом открыла длинный футляр из старинной тиснёной кожи с потускневшей от времени монограммой — витиевато переплетёнными заглавными буквами «Л» и «Г», — чтобы положить туда перстень, и обомлела.