Книга Интервенция. Харбинский экспресс-2 - Андрей Орлов

Клавдий Симеонович глянул.

На синем сафьяновом переплете, сальном и донельзя запачканном, виднелась надпись:

«Превышним богом Данилой Филлиповым слово реченное».

Ниже дата: 1752.

Однако! Но позвольте, кто ж такой будет этот самый Данила Филлипов? Что-то несомненно знакомое.

Ответ вертелся где-то поблизости, но в руки никак не давался.

Старуха стояла перед Соповым в своих валенках, поправляя мешавшие волосы, и что-то втолковывала, да только он не слушал.

Филлипов, Филлипов… что это за голубь такой?

Тут послышались шаги, скрипнула дверь.

Вошли двое: давешняя хозяйка и высокий, сутулый мужчина неясного возраста. Одет чисто – в армяке и поддевке, суконные брюки заправлены в сапоги. А вот лицом дурен – взгляд тусклый и неподвижный, а личность вся бледная, истомленная. Волос расчесан тщательно и тоже обильно маслицем смазан.

В общем, внешностью сей мужик был – точь-в-точь старуха с печи. Копия. Только помоложе будет.

«Наверняка сын, – подумал Сопов. – А молодая баба, похоже, старухе невесткой приходится».

– Доброго здоровьица тебе, путничек, – сказал хозяин. – Как добрался? Не лихо ль в дороге пришлось?

– Лихо, – кратко ответил Клавдий Симеонович. Он решил про себя, что, чем меньше станет болтать, тем лучше.

Хозяин скорбно покачал головой:

– Худо, худо. Но оградил все ж Господь, не попустил смерть принять. Так что давай познакомимся, побеседуем. Как наречен-то, по имени-отчеству?

– Клавдием Симеоновичем.

– Ишь, какое имя-то у тебя кругленькое! Так на язычке и катается! – порадовался хозяин. – Стало быть, и ты к нам наподобие колобка прикатился!

Видимо, этот оборот речи по здешним понятиям был уже вольностью – бабка в углу зашикала, заворочалась.

А мужик улыбнулся. Сказал:

– Не серчайте, матушка-богородица, я это так, к слову. От радости. Уж больно мне странничек наш к сердцу пришелся. И то сказать – эдакий путь проделал! Вот, значит, как возжелал духа нашего свята!

«Матушка-богородица?!» – поразился Клавдий Симеонович.

Но дальше пошло еще интересней.

Хозяин повернулся к Сопову:

– Оченно мы за братьев своих духовных радеем. За тех, кто душою и сердцем к нашенской вере стремится. Вот через то к тебе и сошла благодать.

«Радеем, – повторил про себя Сопов. – Интересно, о чем это?»

А хозяин меж тем повел речь о заблудших овечках, коих Господь приводит в родную овчарню. О том, сколько на этом пути трудностей, – но зато и награда великая тем, кто зла не убоится и себя на этой стезе превозможет.

Говорил он тихо, вкрадчиво, нарочито смиренно. Часто вздыхал и при этом как-то нервически вздрагивал. Себя называл Кузьмой, а хозяйку – Капитолиной. И были они, по его словам, «человечки божьи». Правда, Клавдий Симеонович заметил, что, обращаясь к Капитолине, «божий человечек» Кузьма немножечко напрягался. То ли побаивался ее, то ли еще что.

Короче, непонятный субъект. Весьма непонятный.

Сопов под этот монолог стал уж даже задремывать, но тут в речи хозяина вновь проскочило знакомое слово, и сон мигом соскочил с Клавдия Симеоновича.

«Радения. Стоп! Да ведь это хлысты. Точно! И как же это я раньше не вспомнил!»

Надо сказать, в бытность свою на филерской службе Сопову с ними сталкиваться уже приходилось. Правда, давно. Оттого, видно, не сразу припомнил. А дело-то было громкое. О-го-го! В одной Москве тогда по нему человек сорок арестовали. Да и в столице немало, и по губернским городам тоже нащелкали.

Клавдий Симеонович начинал только карьеру. Помнится, перед тем, как на маршруты отправить, старший филер Серебрянников инструктировал всех подробнейшим образом. И для наглядности (а может, и чтоб ученостью своею блеснуть) рассказывал про этих еретиков.

По его словам, началось все в год, когда отроком сел на престол царь Алексей Михайлович. Объявился тогда на Владимирщине беглый солдат, крестьянин Данилка Филлипов. Называл он себя «божьим человеком» – и это еще куда ни шло. На Руси-то, известно, исстари юродивых да блаженненьких привечали. Но Данилка дальше пошел: заявил, что-де он и есть «Саваоф», или превышний «Бог». С этою новостью пустился он странствовать, исходил вдоль и поперек губернии Владимирскую, Костромскую и Нижегородскую. Везде изрекал свои проповеди. С умом действовал: где проповедовал открыто, а где и потаенно, секретно.

По пути к нему пристал Суслов Ивашка, тоже из крестьян, Муромского уезда. Стал он Данилке Филлипову первым помощником и самым большим радетелем, за что тот спустя четыре года объявил его «возлюбленным сыном своим Иисусом Христом». И, соответственно, произвел в божество.

Все это было бы вздором и глупостью, да только у Филлипова имелся особенный талант к смущению людей. Изобрел он теорию (или подслушал где, да и своровал к своим надобностям), которая многим, верой нетвердым, очень даже понравилась.

А измыслил он вот что: нету, говорил своим ученикам (коих называл «овечками божьими»), нету никакого одного Христа, единственного миру Искупителя, а есть много христов, и числа их не счесть. Бог, учил своих «овечек» хитроумный Данилка, воплощается в людях сплошно и постоянно. Может, даже от начала времен. И Христос потому – только один из многих. Бог в свое время был в нем воплощен, а теперь вот переселился в него, Данилу Филлипова, и потому он сейчас и есть сам «Бог Саваоф». Можно не сомневаться.

И Ванька Суслов тоже ныне не человек, а божество, потому как накатил на него «Сын Божий». И другим, которые его, «Саваофа» Данилу Филлипова, слушать будут прилежно, с усердием, и почитать подобающе, тоже непременно свезет – не сегодня-завтра снизойдет на них «Дух Бог», и приобщатся они тогда к величайшей благости: станут анделами небесными. А кто слушать не станет или, что поганее, поспешит доносительствовать – тому уготована худшая участь: душа его по смерти переселится иль в диавола-беса, иль в животину какую, из тех, что пострашней да погаже. В паука или, может, в свинью. И пока вину свою не исправит да не раскается, будет свиньей проживать, раз за разом. Хрюкать да в своих нечистотах валяться. И очень много надо сей душе трудов положить, чтоб прощение вымолить. А если уж выпросит, то по смерти переселится в младенчика. Когда тот повзрослеет, да к ученью Данилкиному прилипнет – тогда и блаженство той душе выпадет. Станет младенчик хлыстом, жизнь проживет, а как преставится – тут душа в андельское-то общество и попадет. Но если он от учения хлыстовского откачнется – тут душе конец. Придется ей поселиться посередь обчества дьяволов и отправляться на вечную муку.

«Овечек», конечно, весьма волновало: что ж с ними станет там, на небе, когда архангелова труба прогремит? Впрочем, хлысты в архангелов не веруют, по их представлению, «Страшный суд» откроется по трубному гласу «Саваофа Данилы Филлиповича». Ну а сам суд будет вершить не кто иной, как «Христос Иван Тимофеевич». Иными словами, беглый крепостной Ивашка Суслов станет определять, кому на вечную муку идти, а кому наслаждаться непреходящим блаженством.