Книга Иствикские ведьмы - Джон Апдайк

Псу так не терпелось побегать на свободе, что веревка жгла ей руку. Море казалось непривычно спокойным, словно застывшим в трансе, и только вдали, отмеченной молочно-белыми бурунами, тарахтел один катерок на звучащей сцене морской глади. По другую сторону от нее, совсем рядом, вниз по дюнам стлался мышиный горошек и мохнатая гудзония, пляж здесь суживался и становился совсем интимным, об этом свидетельствовали горы банок и бутылок, и остатки кострищ из принесенных водой обломков древесины, и осколки термоса для охлаждения вина, и презервативы, похожие на маленьких сушеных медуз. На цементной стене краской из баллончика были написаны сплетенные имена влюбленных. Все здесь было осквернено, и только шум шагов уносил океан.

В одном месте дюны понижались, и особняк Леноксов был виден под другим углом: трубы по обеим сторонам купола как приподнятые крылья ястреба-канюка. Александра чувствовала раздражение и жаждала мести. Она была уязвлена, ее возмутило это словечко «кулема» и вообще вызывающее поведение этих распущенных юнцов. Из-за них она не смогла спустить собаку с поводка и дать побегать своему лучшему другу. Она решила вызвать грозу, чтобы очистить пляж для себя и Коула. Душевное состояние всегда связано с состоянием природы. Когда что-то тебя заденет как женщину, стоит только повернуть течение вспять, что совсем нетрудно. Очень многие из удивительных способностей Александры проявились только в зрелом возрасте из простого осознания своего предназначения. Едва ли прежде она действительно понимала, что имеет право на существование, что силы природы создали ее не бездумно и заодно со всем прочим – из кривого ребра, как сказано в печально известной книге «Malleus Maleficarum» [3], – а как оплот устремленного в вечность Мироздания, как дочь дочери, как женщину, чьи дочери, в свою очередь, родят дочерей. Александра закрыла глаза, Коул дрожал и испуганно скулил, и она желала всей душой – душой, прозревающей весь непрерывный процесс жизни в прошлом от последующего поколения к предыдущему, через приматов и дальше, к ящерицам и рыбам, вплоть до водорослей, которые в теплых переплетениях своих тонких нитей, различимых лишь в микроскоп, создали первую ДНК, непрерывный процесс творения, который в обратном направлении идет к концу всякой жизни, процесс, который от формы к форме пульсирует, истекает кровью, приспосабливается к холоду, к ультрафиолетовому излучению, жгучему расслабляющему солнцу, – она желала, чтобы такие богатые глубины ее существа заставили потемнеть, сгуститься и обменяться молнией громады воздуха над головой. В небе на севере и вправду загрохотало, так далеко, что только Коул различил гром. Он насторожился и задвигал ушами.

– Мерталия, Мусолия, Дофалия, – она называла про себя запретные имена. – Онемалия, Зитансия, Голдафейра, Дедалсейра.

Александра ощутила себя вдруг огромной, испытывая нечто вроде материнского гнева, вбирая в себя весь этот притихший сентябрьский мир; веки ее резко открылись.

С севера ударил порыв холодного ветра, сорвал украшавшие отдаленную купальню флажки. В самом конце пляжа, где было больше всего отдыхающих, раздался общий возглас удивления, а потом нервный смех, когда ветер усилился, и небо над городом в сторону Провиденса очистилось и уже казалось плотной полупрозрачной багряной скалой – Геминейя, Гегрофейра, Седаны, Гилтар, Годиб. – У основания этой скалы белые кучевые облака, еще минуту назад мирные, как плавающие на поверхности пруда лилии, вдруг заклубились, края их блеснули мрамором на чернеющем небе. Все вокруг изменилось. Песок с отпечатками ног и ямками, поросший прибрежной травой и ползучим солеросом, на котором покоились ее пухлые босые ступни с искривленными, покрытыми мозолями пальцами, измученные обувью, создаваемой в угоду мужчинам и жестоким требованиям красоты, вдруг окрасился цветом лаванды и под воздействием изменений в атмосфере стал разглаживаться, как накачанная камера, а следы ног на нем проступили, как на негативе. Задевшие ее молодые люди увидели, как летающая тарелка вырвалась из рук и взвилась ввысь воздушным змеем. Они заспешили, собирая транзисторы, упаковки с недопитым пивом, теннисные туфли, джинсы и пластмассовые бутылки с водой. Влюбленная парочка, лежавшая в ложбинке, засуетилась. Девушка никак не могла успокоиться, все еще всхлипывала, а парень торопливо и неумело пытался справиться с крючками на расстегнутом лифчике ее бикини. Коул бессмысленно лаял то в одну сторону, то в другую, от резкого падения давления у него заложило уши.

Вот и огромный равнодушный океан, совсем недавно спокойный до самого Блок-Айленда, ощутил перемену. Водная гладь покрылась рябью, заволновалась там, где ее коснулась тень пронесшейся тучи, и словно загорелась. Мотор катера затарахтел громче. Парусники растворились в море, а сам воздух загудел от общего рева включенных двигателей, вспенивающих воду залива на пути к гавани. Ветер вдруг стих, и затем припустил дождь, большие ледяные капли били больно, как крупный град. Мимо Александры, увязая в песке, пробежала влюбленная парочка, покрытая золотистым загаром; они торопились к машинам, припаркованным в дальнем конце пляжа, за купальнями. Прогремел гром где-то на вершине темного облачного утеса, перед которым быстро проносились гонимые ветром светлые облачка. Они походили то на гусей, то на размахивающих руками ораторов, то на распутанные мотки пряжи. Ливень перешел в частый мелкий дождик и хлестал пенными белыми струями, когда ветер перебирал его пальцами, как струны арфы. Александра стояла неподвижно под холодным дождем и повторяла про себя: «Иэзоилл, Мьюзил, Пьюри, Тамен». Коул скулил у ее ног, запутавшись в веревке. Блестящая шерсть прилипла к телу, он дрожал. Сквозь дождевую завесу она увидела пустой пляж. Отвязала веревку и спустила собаку.

Но Коул испуганно прижался к ее ногам; сверкнула молния, один раз, затем еще и еще. Александра считала секунды до удара грома: пять. По приблизительным подсчетам это означало, что она вызвала бурю в диаметре десяти миль, если удары грома идут из эпицентра. Гром сдержанно пророкотал. Крошечные пестрые песчаные крабы дюжинами вылезли из норок и торопливо пятились боком в кипящее пеной море. Их панцири были того же цвета, что и песок, и крабы казались прозрачными. Александра заставила себя забыть о жалости и с хрустом раздавила одного краба подошвой босой ноги. Принесла жертву. Всегда должна быть жертва. Это один из законов природы. Приплясывая, она давила одного краба за другим. По лицу от линии волос к подбородку струилась вода, и на жидкой пленке светились все цвета радуги, настолько взбудоражена была ее аура. Молния продолжала делать с нее моментальные снимки. Подбородок у нее был раздвоен, и кончик носа тоже – чуть-чуть. Привлекательность ей придавали широкий чистый лоб под светлыми крыльями волос, разделенных прямым пробором и заплетенных в косу, и проницательный взгляд глаз, где совершенно черный магнит зрачка словно отталкивал одноименно заряженный край радужки стального металлического оттенка. У нее были полные, четкого рисунка губы с приподнятыми уголками, и всегда казалось, что она улыбается. К четырнадцати годам Александра выросла до ста семидесяти трех сантиметров и в двадцать лет весила пятьдесят пять килограммов. Теперь ее вес был где-то семьдесят два с половиной. Став ведьмой, она позволила себе не следить за собой.