Книга Линия красоты - Алан Холлингхерст

Тут он опомнился и встал, чтобы идти вниз и позвонить родителям Кэтрин. Однако, выйдя из комнаты, вдруг вспомнил о Лео — и почувствовал, что теряет свой единственный шанс, так что решил сперва позвонить ему, а звонок во Францию отложить на потом. Он не знал, как объяснить Лео, что случилось. Правду не скажешь — такая правда не для незнакомца. Выдумать какую-нибудь отговорку? Но Лео поймет, что это отговорка, и сделает неправильный вывод… Так ничего и не придумав, Ник откашлялся и начал набирать номер.

Лео снял трубку сразу. Отвечал довольно резко — но это, как сразу объяснил, потому, что он сейчас ужинает и еще не готов идти (сообщение, подбодрившее Ника). Голос его, чуть насмешливый, полузабытый за неделю, звучал точно так же, как и в прошлый раз. Ник только начал извиняться, как Лео все понял и самым дружелюбным тоном ответил: мол, все нормально, даже удачно, что так вышло, он и сам сейчас чертовски занят.

— Ну хорошо, — с облегчением ответил Ник. А в следующий миг почувствовал, что Лео мог бы выказать и чуть побольше сожаления, и добавил: — Мне очень жаль, что так…

— Все нормально, друг, — негромко ответил Лео, и Нику показалось, что он там не один.

— Я по-прежнему очень хочу с тобой познакомиться.

Наступило короткое молчание; затем Лео сказал:

— Я тоже.

— Как насчет выходных?

— Нет, в выходные не выйдет.

Ник хотел спросить почему, но тут же сообразил: в выходные Лео встречается с другими кандидатами.

— Тогда на следующей неделе? — спросил он, пожав плечами, хоть Лео этого и не видел.

Ему хотелось познакомиться с Лео до того, как вернутся Джеральд и Рэйчел, чтобы пригласить его в дом.

— Можно. На карнавал пойдешь?

— Может быть, в субботу… Знаешь, давай до карнавала.

Ник очень хотел пойти на карнавал, но боялся в первый раз встречаться с Лео в шумной толпе, где так легко потерять друг друга.

— Ну, звякни на той неделе, — заключил Лео.

— Да-да, конечно, позвоню, — с натужной бодростью ответил Ник. Его охватило такое отчаяние, что даже губы шевелились с трудом. — Послушай, мне очень жаль, что сегодня так вышло. Я обязательно это заглажу.

Снова недолгое молчание. Ник чувствовал, что последняя его фраза — а с ней, возможно, и все его будущее — покачивается на незримых весах. Наконец Лео проговорил хрипловатым полушепотом:

— Будь спокоен, загладишь!

И не успел Ник расплыться в улыбке, как его собеседник повесил трубку.

Понятно, почему он молчал, думал Ник, понятно, почему разговаривал так холодно. Очевидно, рядом с ним был кто-то еще. Что ж, все не так уж плохо. На самом деле даже отлично. Проходя через холл, он остановился перед огромным, тяжелым зеркалом и сказал себе, что выглядит очень мило: невысокий, но ладный, чистая матовая кожа, вьющиеся волосы. Лео обязательно в него влюбится! Непременно влюбится — вот увидите!.. Тут он вспомнил о Кэтрин и, побледнев, поспешил наверх.

Когда стало попрохладнее, Ник и Кэтрин вышли в парк. Он очаровывал Ника не меньше дома Федденов: огромный, словно городской парк в каком-нибудь старом европейском городе, но частный, с трех сторон огороженный высоким викторианским забором, обсаженный кустами, оплетенный непроницаемой зеленью. Было на окрестных улицах одно или два местечка, откуда посторонний мог заглянуть в парк и увидеть дорожку, обсаженную платанами, лужайку, фланирующую парочку или престарелую даму с такой же дряхлой болонкой. А порой в летние вечера, под пение дроздов в листве, Ник видел, как проходит мимо ограды по своим делам какой-нибудь парень — и хотелось улыбнуться ему и помахать рукой, но кто его знает, как он это воспримет. Были в саду и свои укромные места: сторожка садовника, куда вел один тайный изгиб тропы, детская площадка с горкой и песочницей, где болтали и украдкой сплетничали о хозяевах няни в форменных костюмах, а в дальнем конце парка — теннисный корт, откуда в августовских сумерках, оттеняя покой и свободу гуляющих, доносились сложно-ритмичные возгласы и глухие удары по мячу.

Прямо за домами из конца в конец парка бежала широкая, усыпанная гравием дорожка с дождевыми канавками по обеим сторонам. В эти канавки закатывались детские мячи, а в жаркое и сухое лето, такое, как сейчас, уже в августе тихо опускались туда первые, еще зеленые, листья. Ник и Кэтрин шли по дорожке, держась за руки, словно супружеская пара. И в самом деле, Ник чувствовал какую-то странную, почти официальную связь со своей спутницей. По сторонам дорожки через регулярные интервалы попадались викторианские скамейки, сделанные безо всякой оглядки на удобство; между ними на траве сидели люди, болтали и закусывали, наслаждаясь теплым летним вечерком.

— Ну что, тебе получше? — спросил Ник.

Кэтрин кивнула и прижалась к нему. Ник вновь вспомнил о своей ответственности (он ее ощущал как серую тяжесть в груди), задумался о том, как выглядят они со стороны, на взгляд гуляющих, хотя бы вон того спортсмена-любителя, что бежит им навстречу. Конечно, их никто не принимает за супружескую пару — скорее, за детей: худенькая девочка с большим нервным ртом и светловолосый паренек, невысокий, серьезный, старательно делающий вид, что он здесь — на своем месте. Конечно, надо позвонить во Францию — и будем надеяться, что он попадет на Рэйчел, потому что Джеральд в таких вещах не мастак. Хотелось бы Нику знать больше о том, что произошло и почему, но он боялся спрашивать.

— Теперь все будет хорошо, — сказал он. Снова подумал, что спрашивать не стоит, незачем напоминать ей о прошедшем ужасе, но все-таки проговорил: — Слушай, а что это такое было? — словно речь шла о каком-то давнем загадочном происшествии.

Она бросила на него косой страдальческий взгляд, но промолчала.

— Если не хочешь, не говори, — поспешно добавил Ник — и сам ощутил в своем голосе отцовскую нотку малодушного, ускользающего соболезнования.

Именно так решали проблемы в их семье: ни о чем не говоря вслух, ничто не называя своими именами, якобы из деликатности, а по большому счету — из трусости.

— Нет, я могу попробовать…

— Ты же знаешь, мне все можно рассказывать, — заверил Ник.

В конце дорожки, смиренно притулившись у каменной ограды, стояла сторожка садовника, а за ним — ворота, выходящие на улицу. Ник и Кэтрин остановились у ворот и смотрели сквозь чугунные завитки, как проезжают по вечерней улице редкие автомобили. Ник ждал, с тоской думая о том, где сейчас Лео и что делает, и вдруг Кэтрин сказала:

— Это когда все становится сверкающим и черным.

— М-м?

— Не «плохо», понимаешь? Плохо — когда все коричневое.

— А-а…

— Ты все равно не поймешь.

— Нет-нет, пожалуйста, продолжай.

— Вот как эта машина, — проговорила Кэтрин и кивнула на черный «Даймлер», остановившийся посреди улицы, чтобы выпустить представительного пожилого господина.