Книга Потерявшая имя - Анатолий Ковалев

Слеза все-таки скатилась на бумагу и превратила последнее «не» в бледное, жалкое пятно. Елене вдруг стало стыдно собственной слабости. Она скомкала лист и бросила его. Откинулась на спинку кресла. Закрыла глаза и прошептала сквозь зубы: «Я ничего не боюсь!» И повторяла эту фразу, пока не провалилась в сон. Снова приснился Евгений. И снова в штатском. На этот раз он смеялся над ней и за что-то журил. Во сне ей было очень душно. Вот-вот упадет в обморок, свалится без чувств прямо к его ногам! Какой позор! Вдруг раздался хлопок, будто где-то рядом запустили фейерверк. Откуда-то ворвалось тревожное лошадиное ржание.

Елена открыла глаза и поморщилась. Запах гари проник даже сюда! Но как это могло случиться? От Китай-города их отделяет Яуза. Не может ведь, в самом деле, загореться река? Она выглянула в окно. Двор был полон густого дыма, в нем метались обезумевшие лошади. Елена схватила свечу и бросилась обратно в гостиную. Слезились глаза, в горле першило. Она пробиралась на ощупь. Гостиная уже была охвачена огнем. Из груди девушки вырвался отчаянный крик, но она тут же взяла себя в руки. «Нет, не может быть! Они успели выбежать во двор! Непременно успели! Они во дворе, матушка и Василиса. Ждут меня, кличут…» — утешала себя Елена, ей даже показалось, что она слышит свое имя. Однако выйти через парадное крыльцо было невозможно, там вовсю бушевало пламя. Оставался только один путь — через библиотеку. Задыхаясь от дыма, Елена вбежала в книгохранилище и заперла за собой дверь, будто это могло спасти от огня ее самое драгоценное наследство, собранное тремя поколениями Мещерских.

Выйдя во двор через флигель, ни матушки, ни Василисы она не увидела. Карета с их фамильным гербом уже догорала, возле нее лежал человек. Елена приблизилась, встала на колени и ахнула. Это был Михеич. Он сжимал в руке топор, а из груди его лилась кровь. Тот самый хлопок, который она во сне приняла за фейерверк, наяву оказался выстрелом.

— Мадемуазель, вы обожжетесь! — раздалось за ее спиной по-французски. И тут же чьи-то грубые руки подхватили девушку и поставили ее на ноги.

Перед ней стояли два гренадера. Один, плечистый и массивный, с рыжими усами, держал напольную китайскую вазу из гостевого флигеля и мешок. Другой, ростом пониже, с залихватски закрученным усом, крепко сжимал локоть Елены. От обоих сильно несло вином, глаза их опасно блестели. Девушка задрожала всем телом.

— Послушай, Гастон, — обратился высокий к приятелю, — а у этой куколки красивая мордашка!

— Почему бы нам не поразвлечься? — подмигнул Гастон рыжеусому.

Тот похотливо усмехнулся, расколол о землю вазу, вдруг потерявшую для него всякую ценность, отшвырнул мешок, а затем одним ловким и, видно, привычным движением порвал на груди Елены платье. Девушка, содрогнувшись от прикосновения жадной грубой руки, мгновенно отвесила пощечину и процедила сквозь зубы:

— Не смейте ко мне прикасаться!

На это бравые гренадеры ответили громким, добродушным смехом. Но рыжеусый вдруг замолчал, наткнувшись на обжигающий взгляд Елены.

— А она несговорчива, — сально усмехнулся он.

— Ты бы с ней понежнее, друг Лаперуз. Барышни это любят.

— Обойдусь без твоих советов! — отрезал рыжеусый и приказал: — Держи ее крепче!

Французы повалили юную графиню наземь. Она отчаянно сопротивлялась, рвалась, кусалась, однако силы были слишком не равны. И вдруг сквозь собственный крик, сквозь ругань французов, сквозь треск огня она отчетливо расслышала два хлопка. Елена уже знала, что это не фейерверки. В тот же миг руки державшего ее Гастона ослабли, он по-щенячьи взвизгнул и опрокинулся на спину. А Лаперуз надул щеки, выпучил глаза, всем своим грузным телом навалился на девушку и забился в предсмертных судорогах. У нее уже не было мочи кричать. Из последних сил она столкнула с себя мертвого гренадера.

Перед ней стоял молодой парень, судя по виду, крестьянин. Он был высок, плечист — вылитый богатырь из былины. В обеих руках он держал пистолеты, из которых еще струился легкий дымок. Появление его здесь было похоже на чудо. Девушка вытерла слезы, перекрестилась и истерично зашептала слова молитвы вперемешку с благодарностями.

— Не время молиться, барышня, — сказал парень хрипловатым голосом, перезаряжая при этом пистолеты. — Бегите! После помолимся…

Одет он был в какое-то рубище, голова выбрита, как у татарина, и речь его не походила на крестьянскую.

— Куда бежать?..

В гостиной вовсю бушевал огонь. Елена теперь понимала, что ни матушка, ни Василиса не спаслись. Обе слишком крепко спали, когда пришли эти изверги! Что же получается? Она осталась одна? Страх, холодный и липкий, сковал тело. К голове прилила кровь, в глазах потемнело. С трудом поднявшись, она, шатаясь, побрела к дому. Крыльцо было охвачено пламенем, белые колонны стали черными. Барельеф с изображением святого Георгия («Егория!» — поправляла всегда бабушка), убивающего змия, с грохотом сорвался со стены и разлетелся на мелкие кусочки. Сзади раздалось:

— С ума спятила?!

Богатырская рука подхватила ее и понесла куда-то, словно перышко. Она не сопротивлялась.

— Вот черти окаянные! — вдруг выругался незнакомец и опустил Елену на землю.

Она увидела, что в ворота заглядывают французы. Вновь раздались два хлопка, и незваные гости пали ниц. Ее спаситель бросился за остов догоравшей кареты, укрываясь от вражеских пуль.

— Беги к реке! — крикнул он, заряжая пистолеты. — Спасайся!

Удивительное дело! Минуту назад она готова была кинуться в огонь и разом покончить со всем, а теперь побежала не чувствуя ног, спасая маленькую, хрупкую безделицу — свою жизнь. Кто заметил бы ее исчезновение в адском огне, охватившем город? Еще капля крови, еще одно страдание среди сотни тысяч… Смерть касалась только ее самой, и она бежала от нее, не зовя никого на помощь. В их чудесном яблоневом саду Елена хорошо ориентировалась даже в темноте. Узкая тропинка сбегала вниз, к Яузе. Там стояла лодка!.. На миг девушка замерла. Ее взору открылась страшная и в то же время величественная картина. Пламя над Китай-городом, казалось, достает до небес, сквозь него и сквозь клубы черного дыма едва виднелись старинные стены и башни Кремля. Сердце Елены сжалось при виде этого зрелища. Она оглянулась. Прислушалась. Погони не было. Замедлив шаг, спустилась к самой реке.

Лодки не оказалось на месте. Ее всегда привязывали у старой беседки, где Мещерские любили чаевничать за шипящим самоваром, слушать рассказы бабушки Пелагеи Тихоновны о давних временах, о людях давно ушедших, о нравах и обычаях минувшего века. Потом катались на лодке, и бабушка ворчала, что добром это не кончится: уж очень боялась воды. Пелагея Тихоновна скончалась год назад, разменяв восьмой десяток. Елена плакала дни и ночи напролет, так что домочадцы начали беспокоиться об ее здоровье. Без бабушки мир казался ей каким-то опустевшим, увечным, потерявшим свои краски. Тогда она впервые задумалась о том, что такое смерть. А нынче… Нет, нельзя сейчас об этом думать! Надо искать лодку, надо бежать, чтобы пережитый только что кошмар не повторился вновь.