Книга За что любят Родину - Алексей Юрьевич Герман

дальше по списку. Задело что-то знакомое, перечитал.

– Да это же я!

Он постоял над своей фамилией, затем вернулся к Коле, налил себе еще.

– Так вот что выходит, дорогой ты мой Коля! Оказывается, всю жизнь я здесь за тебя жил, старался память твою не опорочить, а ты там – за меня, тоже за двоих. Как в том бою – на два фронта. Ну, держись, Колек, недолго осталось, скоро вместе повоюем!

Штопор

Федор Ошевнев

Подходит к концу срок моей действительной армейской службы. И все острее и чаще внутреннее «я» ставит вопрос: как же жить дальше?

События, круто изменившие мою судьбу, произошли около года назад. Я тогда заканчивал первый курс высшего военного авиационного училища. То памятное лето выдалось на редкость жарким, и – как специально для полетов – постоянно безоблачное небо. В один из таких непривычно для августа знойных дней после предварительной подготовки к полетам второй смены я в компании еще нескольких курсантов нашей летной группы праздно сидел в курилке. В казарму, на обязательный предполетный отдых в койках, мы не торопились: в духоте засыпаешь трудно, а то еще и всякая чушь в сновидения лезет. По времени дежурный врач уже должен был нас разогнать «по матрасам», но эскулап непонятно почему запаздывал.

Разговор в курилке, как зачастую бывало, вертелся вокруг предстоящих полетов. Неожиданно кто-то высказался про мусульманское поверье, будто судьба каждого из летчиков «записана на небесах пером Провидения» и коль уж тебе по этой записи определено гробануться – да хотя бы сегодня, – то никакое умение пилотирования не поможет.

Тут беседа неожиданно оживилась: каждый из нас принялся высказываться по этому поводу pro и contra. А кто-то вообще додумался до мысли, что раз поверье это мусульманское, то на нас, христиан, не распространяется.

– Все это, господа будущие офицеры, – заявил, подводя итог, Валерка градов, один из лидеров летной группы, – есть чепуха и даже без постного масла. Никто из вас лично не был свидетелем сверхъестественных случаев, о которых все столь живо разглагольствуют, все только исключительно понаслышке.

– Да нет, конечно, – загалдели мы. – Но ведь столько говорят.

– Вздор! – оборвал галдеж Валерка. – Покажите не пересказчиков, а настоящих, реальных очевидцев подобных чудес. И если уж на то пошло, что кто-то всерьез допускает существование фатальной предопределенности, зачем тогда зубрить действия при особых случаях в полете? Зачем, спрашивается, катапульта и голова на плечах? Зачем вообще было выбирать рисковую профессию летчика-истребителя? С такими взглядами в кабине самолета просто делать нечего.

В это время, явно чтобы привлечь общее внимание, с лавочки поднялся до того не принимавший участия в разговоре Андрюха Сказкин. Картинно затянулся остатком импортной сигареты, щелчком артистично отправил бычок в урну (диск от автомобильного колеса, врытый посреди курилки), торжественно-спокойно оглядел присутствующих и снова сел.

Андрюха был рожден от смешанного брака. Мать-гречанка одарила его смуглой кожей, большими агатовыми глазами под крутыми ресницами, правильным античным профилем и черными, слегка вьющимися волосами. От отца же – потомственного москвича – сокурсник унаследовал высокий рост, худощавое телосложение и приятный бархатный голос.

Чуть ли не министром был отец у Андрюхи. И потому, когда его родители приезжали на церемонию принятия сыном военной присяги, комбат сам водил их по всей казарме, соловьем заливаясь об «идеальных условиях жизни курсантов».

Характер Сказкина вполне соответствовал неординарной наружности парня. Он первым лез через училищный забор в «самоход», первым пил водку за шторой окна в Доме офицеров в перерыве какого-нибудь культмероприятия, первым уводил понравившуюся девушку с танцев и в учебе тоже был первым.

От остальных курсантов Андрюха держался обособленно, не откровенничал и был сух с официантками летной столовой, хотя одна из них, симпатичная «разведенка», прямо-таки таяла под взглядом его агатовых глаз. Однако, услышав недвусмысленный намек на эту тему, Сказкин кисло поморщился, грубовато заявив, что хороший вор в своем квартале не ворует.

Была, впрочем, и у него своя слабинка, которой он не таил: страсть к игре на бильярде. Над зеленым сукном забывал обо всем, а шары катать предпочитал только на интерес; в крайнем случае, на щелчки.

Однажды вечером, когда Андрюха и Валерка градов заканчивали в курсантском клубе очередную партию «американки», завыл сигнал «Сбор». Так в тот раз Сказкин чуть не силой удержал Валерку у стола, пока они не «добили» партию, и Андрюха – редкий случай – победу уступил. Тем временем эскадрилья построилась, экипированная для выхода в район рассредоточения, комэск в горячке костерил запаздывающего (градов уже успел с тыла просочиться в строй), а Сказкин, наконец появившись после получения оружия, первым делом подбежал к Валерке и сунул ему в руки свой проигрыш – банку сгущенного молока. И лишь «расплатившись» за игру и демонстративно игнорируя угрожающие крики комэска, занял свое место в строю.

Что ж, самоуверенности Андрюхе было не занимать. Тем более он точно знал, что под покровительством родственников, которые «с верхних слоев» тихо и ненавязчиво «наводили погоду» у сына над головой, ему сойдет с рук еще и не такое.

Со Сказкиным я попал в одну летную группу, и сюда же – Валерка Градов, у которого родитель тоже какой-то большой шишкой был. И началось у нас троих, стремящихся быть лидерами хотя бы в нашем малом коллективе, тайное соперничество. В том негласном противостоянии уступал я обоим сокурсникам разве лишь в наглости.

Сказкин оглядел собравшихся в курилке, вновь уселся на лавочку и холодно улыбнулся кончиками губ, как бы подчеркивая, что он – существо особенное и лишь по неведомой причине на минуту решил снизойти к «случайным жизненным попутчикам», дабы высказать кое-какие, нам неведомые мысли, до которых успел дорасти лишь он один.

Точно выдержав паузу, Андрюха заговорил в своей привычной манере кратко и резко:

– Мужики! – И в интонации, с какой он произнес это, в общем-то, обычное меж курсантами слово-обращение, сразу почувствовалась нотка пренебрежения. – К чему заниматься болтологией? Предлагаю эксперимент: на деле выяснить, существует ли в этом мире фатальное предопределение. То есть расписан ли всякому в полете смертный час. Угодно будет рискнуть?

– Вот дурак, – хмыкнул курсант по прозвищу Витамин – «погоняло» прилепилось к нему из-за детского пристрастия к сладкому, он и сейчас яростно чмокал ириской. – И придумает же.

– Дурак в штанах, и тот полковник, – отрезал Андрюха. – Ну, так как? Смелых нет?

– А чего ж ты другим неизвестно что предлагаешь? Для начала на себе свой эксперимент и спробуй, – резонно заметил курсант-тяжеловес по прозвищу гиря. – А мы оценим.

– Я-то всегда готов, – гордо заявил Андрюха, саркастически смотря как бы сквозь тяжеловеса. – С кем спорим, что предопределение есть?

– Спорю, что нет, – дернул черт меня за язык. – На весь летный шоколад, двенадцать плиток.

– Так. Ладно, – согласился Андрюха и пригладил кончиками длинных пальцев маленький косой бакенбард, привилегию «позвоночного» сынка. – градов, а ну, разбей. Если проиграю, десять плиток у меня в наличии, да ты, Витамин, две должен, прибавишь.

– Ну, хорошо, – сказал я, когда мы торжественно ударили по рукам. – А теперь объясни: каким макаром ты собираешься меня заставить поверить в предопределение?

– Я сделаю «штопор». На «элке». Без инструктора. Прямо сегодня, – раздельно-лаконично ответил Андрюха. Чуть тише добавил: – Любой из вас разбился бы, рискни на это. А я – нет! Я в свою счастливую звезду твердо верю.

Все замолчали, лишь Витамин продолжал по инерции чуть слышно чмокать ириской.

– Во дает форсаж! – наконец уважительно пробасил гиря.

– Тебя ж после этого из училища точно выпрут, – тихо сказал мой сосед справа.

– Кого? Меня-а? – растянув последнее слово, переспросил Андрюха, и всем сразу стало ясно: нет, именно Сказкина-то, в отличие от любого из нас, даже при самом худшем раскладе не выпрут.

Градов не произнес ни единого слова. А Витамин, судорожно сглотнув конфетку, вытянулся вперед, почти привстав с лавочки, и открыто высказал мысль, которая в тот миг явно вертелась на языке не только у меня:

– Но… Если все-таки, того… гробанешься? Ты ж его никогда…

Поверх наших голов Андрюха презрительно смотрел в голубое небо.

– Тебе угодно выложить за меня двенадцать плиток? – наконец снизошел он до ответа, который процедил, даже не удостоив Витамина взглядом. И курсант-сладкоежка, который шоколад сжирал, чуть ли не едва успев его получить, и каждому из нас был должен