Книга Южная Мангазея - Киор Янев

змей, что заглатывали свои хвосты, пеликанов, вонзающих клювы в собственное брюхо. Живая вода кончалась и, высыхая, камнееды терялись среди множества проступавших трещин. Клара Айгуль видела, что омытый окружающий пейзаж остался прежним. Земля не прокрутилась до прохладного озера Икуль, где гурии расправляют свои спины и она могла бы, уцепившись за их точеные щиколотки, донырнуть до глубоких артезианских ручьёв, текущих в тёплое озеро Окуль, к берегам которых выходит напиться и полюбоваться белыми красавицами её отец, подземный батыр Ург, и он спасёт Клару Айгуль, возьмёт с собой в ослепительную страну, обросшую не саксаулом, а сиренью, что расцветает не от солнца, а от блеска горного хрусталя. Ибо она знала, что если аулсоветный бай будет шлепать её по нижней части, та тоже омертвеет, как у матери, там заведётся червь, Клара Айгуль будет корчиться, постепенно переедаемая изнутри, отяжелеют ноги, живот, грудь, вот и в глубине зрачков забелеет белесая катарактная масса и хлоп! — лопнет, как шелуха, кожа, громадная тупая личинка грохнется об пол, и изумлённый бай будет вглядываться в зияющую дыру в трухлявых половицах и перекрытиях, ведущую вглубь, сквозь гнилые солончаки туда, где подземный батыр, борец с царством червей, взмахнув шахтёрской киркой, разрубит свою порченую дочь надвое.

Клара Айгуль вздрогнула, промакнула кончиками обеих кос две искорки над ключицами и третью, изогнувшись, в крестцовой ямке, и закарабкалась на палимую солнцем железнодорожную насыпь. Вскоре пройдёт скорый с орусами, Клара Айгуль задерёт юбку, спустит до колен колготы и будет превращаться в простую Айгуль — отраженные от орусовых глаз солнечные лучи, как говорила бабка Сольмеке, покроют её кожу чёрным загаром, который не сойдёт никогда.

Клара Агуль уже пробовала однажды, но тогда скорый с орусами опоздал и вместо него пошел солдатский товарняк, полный аульных новобранцев со вторыми, чуть прищуренными, затылками на лицах и с третьим глазом, беспорядочно цеплявшимся за небеса, выдергивая оттуда черных птиц. Те пикировали вслед за своими тенями и долго кружили над потемневшей Кларой Айгуль, пока рваные крылья не захлёстывались в ветреные саваны, уносясь в летучих мазарах, а девочка вновь быстро бледнела.

Остались лишь две или три постоянные птицы. Они не чуяли ветер, и казались точками невидимого карандаша, рисовавшего по небесным квадратикам жизнь Клары Айгуль. Где бы она ни была, поглядев на небо, быстро или приглядевшись в какой-нибудь уголок, их можно было заметить. Только они меняли свой облик. Иногда это были овсянки, иногда синицы, когда Клара Айгуль была в помещении, подлетали, вглядывались в окно, в сарайной юрте у деда Тимура сыпались, копошились, кашляли воробьями в верхней дымовой прорехе. А уж если это было в безоконной конюшне, пронимали сквозь щели карканьем.

Поезд не приходил. Но вдали на проселочной, ведшей к асфальтированному шоссе, пылил брезентовый газик. Клара Айгуль спустила до колен колготы, согнулась и стала вглядываться черными, как у суслика, глазами в щель между ног как дорога-мухобойка хлопала по вонючему, точно клоп, газику, выпускавшему пыльную бородку вниз от песочного неба. Ой-бай — закричала девочка когда её ожгла зелёная молния, а голова оказалась меж змеиных ляжек бабки Сольмеке, что незаметно подкралась с другой стороны насыпи. Ой-бай, кричала она от крапивных молний, превращаясь в язык пламени, в придаток к жгучему огненному солнцу, желавшему вырваться вверх из крепкого зажима Сольмеке. Никогда прежде так сильно не секла её Сольмеке и еле остановилась, когда Клара Айгуль укусила бабку за жилистую коленку. Хорошо что их барак был неподалеку, туда она притащила сопливую спотыкающуюся девчонку, раздела и посадила в таз с целебной грязью, которой Сольмеке наносила из солончаков целую бочку. Грязь была прохладная, несоленая и крапивный зуд быстро прошёл. Сольмеке отмыла нагретой колодезной водой Клару Айгуль начисто, приклеила два лопуха ниже пояса и, поглаживая по голове, положила на топчан в открытой кухне. Жжение перешло в сонное тепло. — Взгляд орусов, — баюкала печальная Сольмеке: — взгляд орусов чернит кожу потому, что прожигает тебя насквозь и фокусирует внутри весь свой плавкий перламутр. Будут держать тебя нити взглядов, давно забытых, затерянных в мире — точно чешуйчатая блесна, которую заглатывают чайки на Икуле. Отпустят-натянутся, побежишь как собачка, туда, куда тянут. А раз в месяц, с лунным отливом, будут выдираться с кровью из твоего женского нутра. И ты будешь эти жемчужинки собирать, как я собирала! — Сольмеке указала на речное ожерелье на своей шее. Впрочем, его Клара Айгуль помнила с младенчества и оно никогда не удлинялось. — И пусть хоть двадцать лет как попала в тебя жемчужинка, покрылась мхом — если память, древний скат, путешествующий по позвоночнику, случайной своей искрой попадёт в неё, в блеклую, как червячок, свернувшуюся в тебе радужку чьих-то глаз, расширится та, ороговеет, запружинят ребрышки, расправятся! — Сольмеке изобразила вздутый живот.

— Хм! — за дверной занавесью раздался утробный смешок и в комнату просунулась белобрысая морщинистая голова в фуражке. Клара Айгуль взвизгнула от ужаса. Пожилой орус ухмыльнулся и сказал на аульном языке — так вот как ты, матрёша, родила!

СОЛЬМЕКЕ

Этот орус был сыном зека в важном отсеке лагеря, где тоненькая Сольмеке подростком работала с голодухи уборщицей. Вначале просто шмонали её в двух проверочных предбанниках, но времена быстро посуровели, стали заставлять менять всю одежду на спецбелье и рабочий халат. У зека, вечно сидевшего в карцере, были измученные глаза, ему грозили что зимой сюда же этапируют жену. Перед тем как его должны были увезти, зек выплюнул на пол две золотые коронки и попросил Сольмеке принести два куска бараньей кишки, когда же он их наполнит, заморозить и передать его жене. Подходила — дрожала сильнее чем решетка. Там плеснуло в кишку — будто шипучка с запахом прелого леса, который Сольмеке ощутит через несколько месяцев над новогодним — первым в её жизни — бокалом в нквдешном клубе — сумерки растворили деревья, две земляничины встретились с двумя черниками… Девочка распахнула халат и задрала фуфайку на груди, вернее над двумя прыщами на рёбрах, решетка вновь задрожала и зек протянул ей вторую райскую порцию. Сольмеке затянула на кишке узлы и сунув меж ног, что-то там повредив, понесла сквозь шмон. На шмоне вохровка заворчала — у тебя течка что ли снова, через неделю после первой. Кишка была заморожена так, как предписал зек. Один из охранников, дед-собакоед северных кровей, душил собак, шпиговал их воробьями и, доскакав до перевала Тау, прикапывал удавленину