Книга Триумф королевы, или Замуж за палача - Анни Кос

это только малая часть деталей, молчаливо, но однозначно указывающих на высокий статус их владельца. Странно и необъяснимо, разве что дом, по милости короля, достался теперешнему владельцу в наследство от одного из многочисленных «подопечных». Палачи — всегда простолюдины, у них нет денег, чтобы заводить и содержать роскошное жилье. От них не ждешь вкуса, понимания истинной ценности искусства или, к примеру, знания этикета. Умели бы читать и писать, знали, как держать в руках вилку, не сквернословили трижды за минуту — и того довольно.

К Штрогге это, очевидно, не относилось. Его умения, как я уже узнала на практике, были более чем специфичны, а способности пугали до дрожи. Таких не может быть у случайного человека из какого-нибудь медвежьего угла или портовой таверны, да и вообще у человека. И денег таких быть не должно. Боги, кто же на самом деле этот Максимилиан Штрогге?

Я осмотрелась еще раз, отмечая пропущенные прежде детали — закрытые на ключ ящики стола, бумаги, испещренные словами на незнакомом языке и непонятными зарисовками, стеклянные колбы с клубящимся внутри дымом, стоявшие на узкой полке за книжным шкафом, затем вернулась в приемную комнату. Что ж, возможно, в слухах о главном палаче страны больше правды, чем я думала прежде. Надо быть абсолютной дурой, чтобы не признать очевидного: Штрогге не совсем тот, кем должен был быть.

— Фрои Сюзанна, позвольте представить вам экономку, фрои Жеони Дюкс. Конюх Джейме. Кухарка Лили Питс, — прервал мои размышления мужской голос.

Трое слуг, все уже не молодые, но очень приятные на вид, склонились в поклонах.

— Моя супруга перед богами и людьми, фрои Сюзанна Штрогге.

Вот так. Не леди. Больше не леди, всего лишь «фрои» с одним именем.

— Горячая ванна готова, как вы и просили, — голос у Жеони оказался не по женски низким, бархатным и обволакивающим. — Могу я помочь фрои переодеться?

— Я сам. Сегодня — сам.

Мы поднялись на второй этаж, полностью занятый спальнями, муж указал на одну из дверей, за ней оказалась жилая комната. Интересно, его или наша общая?

Он стянул с меня плащ, небрежно бросив его в изножье кровати. Обувь я сняла сама, с наслаждением ощущая под ногами не ледяной каменный пол, а теплую шероховатость деревянного покрытия.

— Туда, — он указал на узкую угловую дверь, за которой обнаружилась купальня, и шагнул через порог, подталкивая меня перед собой.

Я попыталась воспротивиться.

— Выйдите. Сама справлюсь, — я указала на шнуровку дешевого платья, расположенную не на спине, как у благородных дам, а спереди, как бывает у жительниц деревень и городских проституток, с чьего плеча для меня, по всей видимости, и сняли это одеяние.

— Упадешь в обморок от горячей воды и еще, чего доброго, захлебнешся.

Он подошел ко мне и не спрашивая разрешения, принялся расшнуровывать лиф.

— Отпустите.

Я оттолкнула его руки и попробовала сама, но увы, пальцы не слушались. Он отступил, позволил мне попробовать. Сделав несколько бесплодных попыток разделаться с проклятыми тесемками, я почувствовала, как слабость опять набирает обороты. Мэтр Штрогге вернулся и все же стащил с меня холщевое платье. Нижняя рубашка оказалась велика и соскользнула на пол без всякого вмешательства. Ничего больше на мне не было: ни исподнего белья, ни даже чулок.

Было ли мне стыдно? Нет. Он уже видел меня обнаженной много раз. Первая из всех пыток, которой подвергают арестантов — нагота. Так было и со мной, когда я отказалась подписать признание вины за себя и отца. Меня раздели и выставили на всеобщее обозрение перед целой толпой судейских. А потом часами держали с вывернутыми на дыбе руками, так, чтоб носки босых ног едва доставали до склизкого пола. Так чего стесняться теперь?

Мэтр оставил меня посреди купальни, обошел по кругу, внимательно осматривая синяки и ссадины на коже, прощупал ребра и живот, прислушался к моему дыханию. Совершенно бесстрастно коснулся груди, промял её пальцами, но быстро убрал руку — длительное заключение лишило меня женственности и то, что некогда притягивало мужские взоры, не вызвало у него даже тени заинтересованности. Впрочем, как и его прикосновения — у меня. Он деловито ощупал мои плечи. Я застонала и попыталась вывернуться из-под его пальцев.

— Суставы воспалены, — наконец констатировал он. — Придется лечить. Но остальное не так страшно, шрамы останутся только на спине, — он коснулся чуть ниже лопаток, там, где сохранились следы от бича, — под одеждой видно не будет. Внутренние органы, похоже, не пострадали. Вес наберешь, если начнешь питаться, как положено. Остальное восстановится со временем.

Он подал мне руку и помог забраться в воду.

И опять слова мэтра оказались почти пророческими: я едва не уснула от блаженного тепла, охватившего со всех сторон. Ванна. Горячая и просторная, которой я не видела полгода. Масла, дурманящие голову, ощущение чистоты. Кровь на бедрах смылась бесследно, кожа, отвыкшая от мыла и мочалки, приятно раскраснелась и слегка ныла. Боги, а ведь не так давно подобные омовения были для меня привычным и ничего не значащим ритуалом. Я зажмурилось и нырнула в пену, вымывая из волос вонь застенок.

Через полчаса мэтр буквально вынул меня, разомлевшую и притихшую, из воды. Голова нещадно кружилась, но я дотянулась до пушистого полотенца, насухо вытерлась и натянула рубашку из плотного белого хлопка, лежавшую рядом. И тут слабость все же одержала верх. Я пошатнулась и едва не упала. Мэтр не дал: подхватил за локоть и помог дойти до края кровати.

— Это твоя комната. Теперь ты хозяйка дома. Я пришлю Жеони с бульоном, поешь и сразу ложись спать, — он вышел даже не оглянувшись.

Прихода экономки я не дождалась: сползла на покрывало и провалилась в сон. Впервые за последнее время меня не мучали кошмары.

Глава 3. Макс

Темные вечерние улицы встретили Макса привычным едва уловимым шорохом ветра, стуком чужих шагов и хриплым лаем дворовых псов. С неба крупными хлопьями падал мокрый снег. Едва коснувшись земли, он мутнел и таял, отблески редких фонарей дробились в лужах и ручейках, бегущих между булыжниками мостовой. Путь предстоял неблизкий, но брать повозку Макс не стал, только накинул плотный капюшон и запахнул плащ.

Немногочисленные в это время прохожие, в основном слуги и чернорабочие, уважительно склоняли головы и отходили в сторону, уступая ему дорогу.

Его боялись.

Для местных он был не мэтром Штрогге, а мастером Максимилианом, не то отставным военным, не то