Книга Горький об Америке - Максим Горький

деятельности „духа“ — мысли.

Процесс объединения всех разноплеменных рабочих начат и развивается по фабрикам, заводам, на полях и всюду, во всех областях труда».

Горький знал, что «мир» придет не в Америку, а туда, где строится новая, счастливая жизнь. Он утверждал, что только тот общественный строй может быть прочным и жизнедеятельным, который опирается на волю и разум народа, служит интересам народа. Победа Великой Октябрьской социалистической революции создала такой строй, претворила в жизнь самые дерзновенные мечты Горького о счастливой жизни. Невиданные в истории человечества успехи нашей родины непреложно свидетельствуют, говорил Максим Горький, о даровитости народов Союза, об их трудовом героизме, о том, что в нашей стране труд становится искусством, создает новую культуру, новую историю трудового человечества.

Все явления международной жизни Горький превосходно умел осмыслить в большой революционной перспективе. Писатель понимал, что советский народ выполняет великую историческую освободительную миссию, что он стоит во главе всего прогрессивного человечества. Горький видел, что история работает на советских людей, вооруженных ясной перспективой общественного развития и сметет со своего пути всех тех, кто пытается затормозить ее ход.

Пролетарский писатель призывал весь советский народ бдительно стоять на страже этих грандиозных достижений, охранять их от покушений врагов культуры и цивилизации. Он неоднократно подчеркивал, что народ наш больше всего стремится к обеспечению длительного и прочного мира.

«Рабоче-крестьянская масса Союза Советов, — писал Горький, — не хочет воевать, она хочет создать государство равных. Но в случае нападения на нее она будет защищаться вся, как одно целое, и победит, потому что на нее работает история».

Горький прекрасно распознал империалистическую сущность фашизма и заклеймил его как злейшего врага человечества. Горький внедрял в сознание людей непримиримую ненависть к темным силам империализма. Вместе с тем Горький осуждал лицемерных гуманистов из числа политиков и деятелей стран Америки и Европы, спокойно созерцающих и одобряющих подрывную деятельность империалистов.

Горький мечтал о подлинном вечном мире, когда бы свободолюбивые народы могли беспрепятственно пользоваться плодами своего творческого труда и техники, используемой не для взаимного истребления народов, а для их прогресса. К этому были направлены горячие призывы Горького, в этом заключается лейтмотив многих его публицистических выступлений.

Призывая всех честных людей мира поднять свой голос в защиту мира и культуры, Горький горячо поддерживал борьбу народов за свою независимость и свободу, против хищнического американского империализма.

Много раз великий русский писатель выступал со словами сочувствия борющимся против американского империализма народам Азии, особенно китайскому народу, с призывами к трудящимся всех стран поддержать героические усилия великого Китая. Твердая уверенность Горького в победном исходе освободительной войны в Китае нашла свое историческое подтверждение в наше время.

Основоположник советской литературы, Горький одну из ее прямых и насущных задач видел в разоблачении происков врагов страны социализма. Он призывал писателей обнажать духовное ничтожество американских империалистов, их историческую обреченность, показать, что капиталистическое общество враждебно подлинной культуре, искусству, науке.

Великий сын великого народа, Горький завещал всем советским людям, как зеницу ока своего, беречь чудесную страну социализма, всегда помнить, что «мы выступаем в стране, освещенной гением Владимира Ильича Ленина, где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина».

Профессор А. ВОЛКОВ

В АМЕРИКЕ

ГОРОД ЖЕЛТОГО ДЬЯВОЛА

…Над океаном и землею висел туман, густо смешанный с дымом, мелкий дождь лениво падал на темные здания города и мутную воду рейда.

У бортов парохода собрались эмигранты, молча глядя на все вокруг пытливыми глазами надежд и опасений, страха и радости.

— Это кто? — тихо спросила девушка-полька, изумленно указывая на статую Свободы. Кто-то ответил:

— Американский бог…

Массивная фигура бронзовой женщины покрыта с ног до головы зеленой окисью. Холодное лицо слепо смотрит сквозь туман в пустыню океана, точно бронза ждет солнца, чтобы оно оживило ее мертвые глаза. Под ногами Свободы — мало земли, она кажется поднявшейся из океана, пьедестал ее — как застывшие волны. Ее рука, высоко поднятая над океаном и мачтами судов, придает позе гордое величие и красоту. Кажется — вот факел в крепко сжатых пальцах ярко вспыхнет, разгонит серый дым и щедро обольет все кругом горячим, радостным светом.

А кругом ничтожного куска земли, на котором она стоит, скользят по воде океана, как допотопные чудовища, огромные железные суда, мелькают, точно голодные хищники, маленькие катера. Ревут сирены, подобно голосам сказочных гигантов, раздаются сердитые свистки, гремят цепи якорей, сурово плещут волны океана.

Все вокруг бежит, стремится, вздрагивает напряженно. Винты и колеса пароходов торопливо бьют воду — она покрыта желтой пеной, изрезана морщинами.

И кажется, что все — железо, камни, вода, дерево — полно протеста против жизни без солнца, без песен и счастья, в плену тяжелого труда. Все стонет, воет, скрежещет, повинуясь воле какой-то тайной силы, враждебной человеку. Повсюду на груди воды, изрытой и разорванной железом, запачканной жирными пятнами нефти, засоренной щепами и стружками, соломой и остатками пищи, работает невидимая глазом холодная и злая сила. Она сурово и однообразно даст толчки всей этой необъятной машине, в ней корабли и доки — только маленькие части, а человек — ничтожный винт, невидимая точка среди уродливых, грязных сплетений железа, дерева, в хаосе судов, лодок и каких-то плоских барок, нагруженных вагонами.

Ошеломленное, оглохшее от шума, задерганное этой пляской мертвой материи двуногое существо, все в черной копоти и масле, странно смотрит на меня, сунув руки в карманы штанов. Лицо его замазано густым налетом жирной грязи, и не глаза живого человека сверкают на нем, а белая кость зубов.

Медленно ползет судно среди толпы других судов. Лица эмигрантов стали странно серы, отупели, что-то однообразно-овечье покрыло все глаза. Люди стоят у борта и безмолвно смотрят в туман.

А в нем рождается, растет нечто непостижимо огромное, полное гулкого ропота, оно дышит навстречу людям тяжелым, пахучим дыханием, и в шуме его слышно что-то грозное, жадное.

Это — город, это — Нью-Йорк. На берегу стоят двадцатиэтажные дома, безмолвные и темные «скребницы неба». Квадратные, лишенные желания быть красивыми, тупые, тяжелые здания поднимаются вверх угрюмо и скучно. В каждом доме чувствуется надменная кичливость своею высотой, своим уродством. В окнах нет цветов и не видно детей…

Издали город кажется огромной челюстью, с неровными, черными зубами. Он дышит в небо тучами дыма и сопит, как обжора, страдающий ожирением.

Войдя в него, чувствуешь, что ты попал в желудок из камня и железа, — в желудок, который проглотил несколько миллионов людей и растирает, переваривает их.

Улица — скользкое, алчное горло,