Книга Возвращение - Николас Спаркс

сделалась неестественной. Я казался себе странным, перекошенным, хотя раньше почти не обращал на уши внимания. Я вспоминал о них лишь изредка, да и то в контексте слуха. Однако попробуйте с одним ухом нацепить солнечные очки – и сразу поймете, отчего я переживал.

Я еще не упомянул о повреждениях позвоночника, из-за которых пришлось заново учиться ходить, и о стучащих головных болях, не утихавших долгие месяцы, – все это превратило меня в развалину. Впрочем, хорошие врачи из госпиталя Уолтера Рида меня подлатали. Точнее, подлатали то, что от меня осталось.

Как только я встал на ноги, моим здоровьем занялись в альма-матер – университете Джонса Хопкинса, где я перенес несколько пластических операций. Теперь у меня протез, который с трудом отличишь от настоящего уха, да и глаз выглядит здоровым, хоть толку от него никакого. Пальцы было не спасти – не собирать же по всему Афганистану, – зато пластический хирург уменьшил шрам на моем лице, превратив его в тонкую белесую полоску. След не исчез, однако дети не бросаются от меня врассыпную. Я себя успокаиваю, что шрам добавляет мужественности, что за маской мягкого, учтивого мужчины люди видят храброго бойца, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Или вроде того.

Бомба покорежила не только мое тело, но и всю мою жизнь, включая карьеру. Я не знал, что делать с собой и своим будущим; как справляться с болезненными воспоминаниями, бессонницей, приступами гнева и другими безумными симптомами ПТСР. Дела мои шли под откос, пока я не достиг дна. Очнувшись однажды в луже блевотины после четырехдневного запоя, я наконец-то решил обратиться за помощью.

Мой выбор пал на психотерапевта по имени Эрик Боуэн, специалиста по КПТ и ДПТ – когнитивной и диалектической поведенческой терапии. По сути, и в КПТ, и в ДПТ определенное поведение помогает пациенту контролировать мысли и переживания. Если чувствуешь себя подавленно – выпрямись во весь рост; столкнулся с непосильной задачей – постарайся сбросить напряжение, выполняя легкие дела: сперва один простой шажок, затем – другой.

Работать над поведением сложно, – а в КПТ и ДПТ еще множество других аспектов, – однако я медленно, но верно начал приходить в себя и задумался о будущем. Обсудив с доктором Боуэном карьерные возможности, я понял, что скучаю по работе врачом. Я написал в университет Джонса Хопкинса – подал заявку на обучение в резидентуре[3]. На этот раз – по специальности «психиатрия». Думаю, Боуэну это польстило. Вероятно, благодаря нужным связям – ведь я уже там учился, к тому же был инвалидом войны, – мне все-таки дали зеленый свет. Начало учебы назначили на июль.

И только я получил письмо из университета, как узнал, что у дедушки случился инсульт. Это произошло в Исли – небольшом городке в Южной Каролине, о котором я ни разу не слышал от деда. Меня просили срочно приехать в больницу, потому что жить дедушке оставалось недолго.

Как его угораздило попасть в Исли? Насколько я знал, он уже много лет не покидал Нью-Берн. Когда я добрался до больницы, дедушка едва разговаривал – лишь выдавливал отдельные слова, которые с трудом удавалось разбирать. Он говорил странные вещи. Пусть и нелепые, они задевали меня за живое, и я не мог отделаться от чувства, что дедушка пытается перед смертью сообщить мне нечто важное.

Единственный родственник, я должен был организовать похороны. Конечно, дедушка хотел бы упокоиться в родном городе. Я отвез тело в Нью-Берн, заказал скромную панихиду, на которую пришло больше людей, чем я предполагал, – а потом долго слонялся по дедушкиному участку, снедаемый горем и чувством вины.

Мои вечно занятые родители уделяли мне мало внимания, поэтому в детстве почти каждое лето я проводил в Нью-Берне. Мне так не хватало дедушки, что тоска отзывалась физической болью. Он был веселым, мудрым и добрым, с ним я всегда чувствовал себя старше и умнее, чем на самом деле. Как-то раз он позволил мне, восьмилетнему мальчишке, покурить кукурузную трубку[4]; он научил меня рыбачить на муху и разрешал помогать с починкой машины. Он поведал мне все о пчеловодстве и пчелах, а когда я был уже подростком, сказал, что однажды я встречу девушку, которая изменит мою жизнь навсегда. Я спросил, как я узнаю, она ли это, – и дедушка, подмигнув, ответил: «Если сразу не поймешь – ищи дальше».

Из-за того, что случилось в Кандагаре, мне так и не удалось повидаться с дедушкой. Я знал, что он обо мне беспокоится, но не хотел рассказывать ему о демонах, с которыми боролся. Черт, я даже психотерапевту открывался с трудом. И пусть я знал, что дедушка не осудит, мне проще было держаться на расстоянии. Меня терзало, что он умер прежде, чем я наладил утраченную связь. Вдобавок ко всему, сразу после похорон мне позвонил юрист и сообщил, что я унаследовал дедушкин участок. Так я и оказался владельцем дома, где ребенком провел столько незабываемых летних деньков.

Похоронив дедушку, я неделями размышлял о том, как много не успел сказать человеку, беззаветно меня любившему. Я то и дело вспоминал странные слова, произнесенные им на смертном одре, и все гадал, что же он делал в Исли. Это как-то связано с пчеловодством? Или он навещал старинного друга? А может, ехал на свидание? Вопросы не давали мне покоя. Я рассказал об этом доктору Боуэну, и тот посоветовал выяснить, в чем дело.

Рождественские праздники прошли незаметно, а с наступлением нового года я выставил на продажу свою квартиру. Риелтор предположил, что поиск покупателей займет пару месяцев, но – удивительное дело! – желающий нашелся почти сразу, и уже в феврале мы ударили по рукам. Летом меня ждала резидентура в Балтиморе, так что снимать квартиру смысла не было. Вспомнив о дедушкином доме в Нью-Берне, я решил: почему бы и нет? Наконец-то выберусь из Пенсаколы[5], подготовлю старый дом к продаже. А может, даже выясню, зачем дедушка ездил в Исли – и что, черт возьми, он пытался мне сказать.

Так я и оказался на веранде древней хижины, разбрасывая под дверью нафталиновые шарики.

* * *

Вообще-то я хотел выпить отнюдь не лимонада. Дедушка называл так пиво. Одним из самых волнительных приключений моей мальчишеской жизни было сбегать для него за «лимонадом». Как ни странно, всякий раз я находил в холодильнике бутылку с этикеткой «Будвайзер».

Я же предпочитаю «Инглинг» от старейшей пивоваренной компании в Америке. К этому пиву меня приобщил Рэй Ковальски – старший товарищ из Военно-морской академии. Он родился в Потсвилле, штат Пенсильвания, – на родине «Инглинга» – и настаивал, что нет пива вкуснее. Забавно: Рэй вырос в семье шахтера, а сейчас, насколько я слышал, служит на атомной подводной лодке «Гавайи». Думаю, отец ему