Книга Девочка с куклами - Вадим Юрьевич Панов

проверить, кто имел доступ к дневнику. Или кому жертва рассказывала о своих фантазиях. – Шиповник покосился на Анзорова: – Схема действий проста и понятна, пацан наверняка справится. Мы тебе зачем?

Следователь вздохнул.

– На сегодня получается так, Егор Петрович: Крылов не верит в самоубийство, я не верю в доведение до самоубийства, а местное начальство…

– Местное начальство не верит в убийство, – понял Вербин.

– Или не хочет верить, – уточнил Анзоров.

Объяснять ничего не требовалось – кому охота вешать себе на шею потенциальный «висяк»? Проверку ребята «с земли» проведут, но прислушаются они к тем свидетелям, которые прямо или косвенно подтвердят версию самоубийства, после чего «с чистой совестью» забудут о несчастной девочке.

– Вот я и хочу, чтобы Феликс опытным взглядом посмотрел на материалы. – Теперь Анзоров обращался к Шиповнику, как к старшему среди полицейских. – А там уж как решит. Скажет суицид – будет суицид. Если появятся весомые подозрения – я открою дело. В этих вопросах я Феликсу доверяю.

– У тебя ещё доследственная?

– Да. Если нужно, я её продлю.

– Хорошо. – Шиповник перевёл взгляд на Вербина. – А ты что скажешь? Любитель головоломок, чтоб тебя.

– Впереди выходные, Егор Петрович, время у меня будет, так что могу съездить и посмотреть, что там к чему.

– Вот и хорошо! – воскликнул следователь так, словно они уже пришли к соглашению. – Не сомневался, что ты заинтересуешься.

– Ещё нет, – качнул головой Феликс.

– Да ладно, а то я тебя не знаю. Ты как услышал, что девчонка свою смерть предсказала – сразу стойку принял. Потом ещё благодарить будешь за интересное дело. – Настроение Анзорова заметно улучшилось. – Вот начальные материалы… – Следователь положил на стол бумажный пакет и флешку. – А я побежал.

Попрощался и выскочил за дверь, оставив полицейских в некотором недоумении. Несколько секунд в помещении царила тишина, после чего Шиповник медленно протянул:

– Он чего-то недоговаривает.

И опера дружно кивнули.

– Хотите сказать, что я зря согласился? – тихо поинтересовался Вербин.

– Нет, – ответил подполковник. И тут же уточнил: – Если там убийство – нет. Но когда будешь осматриваться, держи в голове, что Анзоров недоговаривает.

– Не думаю, что он хочет нас подставить, – помолчав, произнёс Феликс.

– Я тоже, – согласился Шиповник. – Но о чём-то он промолчал.

– Пока промолчал.

– Так что будь осторожнее.

– Хорошо, Егор Петрович, обещаю.

– А мне что делать? – осведомился всеми забытый Колыванов.

– А у тебя впереди выходные – наслаждайся.

Из дневника Виктории Рыковой

«Вот уже неделю я не тороплюсь домой.

Я написала эту фразу, перечитала, потом перечитала снова и… не заплакала. Я была уверена, что не удержусь, но слёзы, наверное, закончились, осталась только горечь, а она не льётся слезами. Горечь живёт внутри и делает горьким всё вокруг – на вкус и ощущения. А ещё – серым, на взгляд и ощущения. А всё, что я делаю, горечь превращает в постылую механику: работа кажется скучной, еда безвкусной, а все совершаемые движения: готовка еды, поездки на работу и обратно, сидение перед компьютером, болтовня по телефону, даже просто дойти до кухни – всё кажется унылой механикой.

Я стала куклой.

Я стала абсолютной куклой, и теперь моя кожа – пластик. Она по-прежнему состоит из эпидермиса, потовых желёз и всего остального, что я забыла упомянуть, потому что уроки анатомии остались в далёком прошлом. В далёкой школе. Моя кожа прежняя, молодая, бархатистая, но я уверена, что если уколюсь, то не почувствую боли.

Ведь куклы не чувствуют боли.

А почему они не чувствуют боли? Вдруг потому, что внутри кукол – горечь? А не пустота, как мы думаем. Вдруг куклы знают, что они – куклы, и это знание делает их мир горьким. А не пустым. А нам остаётся лишь догадываться, что скрывают куклы. Ведь они молчат. Даже те, которые умеют говорить, – молчат. Что бы они ни говорили, они молчат о главном. Точно так же, как я: говорю со многими людьми – преподавателями, коллегами, подругами, родными… Но молчу о главном.

И в этом я – абсолютно кукла, которую все вокруг принимают за человека. Со мной разговаривают – я отвечаю, причём всегда по делу. Я не рассеянна. И обязательно смеюсь, когда слышу шутку. Острая стадия осталась позади, все считают меня нормальной, но внутри меня горечь, которая делает меня пустой, а значит, я – абсолютно кукла…»

* * *

– Абсолютно кукла, – тихо повторил Вербин. После чего откинулся на спинку стула, потёр переносицу и огляделся.

Пятница…

Самый весёлый день недели. Кто-то торопится домой, к семейному ужину и тихому вечеру, или ритуальному семейному скандалу, или банальному совместному времяпрепровождению, например, у телевизора; кто-то уезжает за город, побегать на лыжах или погулять по зимнему лесу, отдыхая от надоевшего городского шума; а кто-то привычно движется в бар, или давно известный ресторан, с приветливыми официантками и знакомыми компаниями за соседними столиками, или в новый, «проверить» кухню и обслуживание; движется с коллегами, договорившись отметить окончание трудовой недели, или старыми друзьями, договорившись «наконец увидеться и посидеть». А у кого-то свидание, поэтому все столики на двоих в баре «Грязные небеса» тоже заняты. Не всегда влюблёнными парочками, но заняты. Заведение популярное, никогда не пустует, а уж по пятницам в «Небесах» яблоку негде упасть. Шумные компании, громкие возгласы, особенно если идёт интересная спортивная трансляция – в «Грязных небесах» было многолюдно и весело, но при этом – спокойно. И дело не только в опытных сотрудниках, умеющих мирно уладить любую проблему, возникшую в процессе культурного досуга, – сама атмосфера бара препятствовала развитию инцидентов во что-то большее, чем перебранка. Довольно большой зал, красиво отделанный тёмным деревом, наводил на мысль о гостиной старинного замка. За массивными столами хотелось расположиться, а не усесться за них, и получать удовольствие не только от еды, но и от самого процесса пребывания в заведении. Что же касается кухни, то она, несмотря на то что не отличалась мишленовской изысканностью, считалась одной из лучших, если не лучшей в московских пабах.

При свечах, кстати, можно было поужинать – за столиками в дальнем левом углу, но не в пятницу. По пятницам в «Грязных небесах» даже свечи не могли создать ощущение уединения.

В такие дни Вербин не занимал отдельный столик, а скромно устраивался в самом конце барной стойки, где на него никто не обращал внимания, и погружался в свои дела. Иногда читал – Феликс умел абстрагироваться от фонового шума, иногда тупил в Интернете, но почти никогда не просматривал рабочие документы. С другой стороны, назвать дневник Виктории Рыковой