Книга Пляска на помойке - Олег Николаевич Михайлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я к вам приеду… Позвоню и приеду…
Ждать пришлось три месяца.
Как легкомысленно и беззаботно жил Алексей Николаевич, и поэтому должен был непременно расплатиться за это…
2
Он вдруг проснулся двадцатилетним.
Солнце густым золотом заливало спальню: золотые ручьи стекали по шаляпинским обоям, золотой пудрой висела в воздухе пыль.
Все пело в нем и вокруг него. Пели воробьи на ветках тополя, поднявшегося вровень с его пятым этажом, пел грузовик, надрывавшийся вонючим дымом на улице, пела лифтерша, ругавшаяся с уборщицей перед подъездом.
Она придет к нему! Это казалось невозможным счастьем, нет, этого просто не могло быть!
Конечно, неловко перед Тотошей, с которой накануне Алексей Николаевич договорился. После неожиданного Зойкиного звонка он пытался отменить свидание. Сказал Тотоше, что прихворнул, но только вызвал удвоенный энтузиазм — явиться, помочь, подлечить. Все, что он сумел, — оттянуть на два часа ее приезд. Ах, да теперь не до нее!
Алексей Николаевич вошел в ванную, и отворачиваемый душевой кран мгновенно отозвался чистым трубным звуком — мощным и долгим.
— Молодой Вагнер… Начало увертюры к «Риенци», — мгновенно определил Алексей Николаевич, чувствуя, как радость вновь подкатывает к горлу.
Он бросился — как бы — из-под душа в гостиную, оставляя за собой следы, такие глубокие, словно это был не паркет, а сырой песок, нашел альбом Николая Голованова, поставил диск.
Стоя в обрушившейся на него музыке, бессильно рассуждал:
«Что придумать? Что сделать, чтобы ей было хорошо, удобно, приятно? Поехать в Елисеевский? Купить коньяка, шампанского, ветчины, рыбы, швейцарского сыра? Слетать на рынок за фруктами? Бедная Тотоша! Она ничего не подозревает — вычерчивает на ватмане свои лифты и, небось, жалеет его, думает о его мнимои болезни, о том, что должна принести ему картошки. А он? Негодяй! Здоров как боров. Прыгает чуть не до потолка, потому что к нему должна явиться эта маленькая дрянь. Да что же это такое? Отчего влечение так охотно принимает черты одной и той же геометрической фигуры — разомкнутого треугольника, о котором сказал популярный бард:
Что касается меня,
то я гляжу на вас,
а вы глядите на него,
а он глядит в пространство…
Алексей Николаевич вспомнил, что уже две недели не делал зарядку, кинулся в спальню и принялся приседать, кланяться, качаться, скакать под музыкальные громы, толчками выкатывающиеся из коридора. Потом схватил гантели, завертел ими, отмахав, начал терзать плечи и живот массажером, а там снова вбежал под душ. Но и под теплым дождиком дергался, вертелся, приплясывал и пел, уже не слыша Вагнера, уже слушая только себя.
Все было закуплено: коньяк, пиво, вино, закуски, фрукты, сласти. Он как мог перетирал время. Разложил все пасьянсы, какие знал — косыночка, Мария Стюарт, гробница Наполеона и еще несколько безымянных, перечитал «Советский спорт», «Неделю», «За рубежом», сыграл сам с собой в дурачка, в очко, в пьяницу. Время словно бы загустело и не желало течь.
За полтора часа до срока начал подбегать к глазку, едва слышал движение лифта. Когда ящик с железным стуком останавливался на этаже, обмирал, чувствовал, как холодеют руки, как бежит по коже сыпь испуга. Но когда прошел час, другой, и он потерял всякую надежду, в глазке появилась она: под напускной развязностью скрывая смущение, вертела головкой, быстро кривляясь хорошеньким личиком и показывая верхние крупные зубки. Прежде чем она успела нажать пупочку звонка, он отворил дверь, сам спрятавшись, пропуская ее. И вместо Зойки в коридор медленно вплыла толстенькая девчушка с припухшим, словно покусанным пчелами лицом, не уместившаяся в глазке.
Растерявшись, он показался из-за двери, и тут ворвалась она — с наглым шпанистым хохотом. Все смущение слетело с нее; едва она переступила порог, как сразу нашла себя, обрела свой обычный, преувеличенно-независимый тон. Он замечал и потом — как робка, осторожна и настороженна была она на улице, в магазине, на пляже, в гостях, при незнакомых и чужих. И как смела, самоуверенна — в ресторанах, в такси, в обжитой квартире. Во время еды — только не в ресторане, на людях, а дома, при своих, она откровенно, по-детски отрыгивала, иногда громко издавала губами непристойный звук и тотчас звонко хохотала. И все, что у другой могло показаться неприятным или даже отталкивающим, у Зойки выглядело прелестно…
Убедившись, что опасности нет, она, как веселый щенок, стала носиться по квартире. В коридоре обратила внимание на его английские штиблеты («Где такие клевые кандалы оторвал?»), залезла в холодильник, сунулась к проигрывателю, потрогала магнитофон, потом, очень довольная всем увиденным, с гримасками от подступившей неловкости, быстро сказала:
— У вас ванек найдется? Там внизу тачка ждет…
И пока он соображал, что к чему, и доставал бумажник, добавила:
— Или лучше два… И смотрите, не трогайте кисть! Я вернусь скоро и, если замечу, что вы писались, никогда больше к вам не приду!
— А что это за девушка?
— Так. В одном классе учились. Баранина…
Она умчалась с двумя рублями, оставив переваривать весь этот неведомый ему жаргон — баранина, кисть, писаться, посмокать, пучить, флэт — каким словесным мусором была забита ее хорошенькая головка! Между тем ее подруга села в кресло и, не сгоняя с лица сонного выражения, неожиданным басом приказала:
— Пепельницу!
Он вздрогнул, поставил перед ней медную чашку с фигуркой сфинкса; она задымила и уже молча палила сигарету за сигаретой до Зойкиного прихода. Только сказала, что зовут ее Надеждой и что учится на дамского парикмахера.
Но прилетела Зойка, и вновь в квартире все пошло ходуном: в кухне была разбита музейная фарфоровая чашка, разрисованная по эскизу Чехонина; в кабинете, на листках неоконченного очерка возникли красивые крупные росписи разноцветными фломастерами: «3. Колоторкина», «3. Колоторкина», «3. Колоторкина»; на малиновом диване в гостиной выросла куча выброшенных из пакетов дисков:
— Кто у вас слушает эту ерунду?
— Хотите «бум-бум», да? — слегка осмелев, осведомился Алексей Николаевич.
— Что это — «бум-бум»? — удивилась Зойка.
— Все девушки просят поставить какой-нибудь «бум-бум».
— Бони Эм?
— Не обязательно. Но — «бум-бум».
— А Бони Эм есть? Какой диск? Вот если бы «Распутин»!
И когда застучало, заскрежетало, заухало и в чудовищной шарманке слились голоса, электрогитары, тамтам, ударник, синтезатор, она ловко и красиво задвигалась в такт этой дьвольской музыке, глядя в упор, с дебильной окостенелостью куда-то в
