Книга Реквием по утрам - Олег Михайлович Куваев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…«Татра» с ревом взбиралась на перевалы и сквозь шумящий воздух неслась по ровной дороге, пробивала дождевые заряды, туман и пятна скупого солнца. Оркестранты и Элка Арбуз сидели в кузове под брезентом, выданным все тем же Пхакадзе. В кабине шофера сидел администратор Химушев. Элка Арбуз куталась в меховую куртку, специально для нее взятую вежливым шофером, и думала о подружках, которые теперь зазнались, о завистниках и хамах и… черт ее знает о чем она еще думала.
Остальные чувствовали себя лучше, чем можно было ожидать. Вой дизеля на подъемах, окрестные сопки и сам факт путешествия в кузове на многие сотни километров рождали у оркестрантов некие мысли о бродячей судьбе артиста и соответственное чувство самоуважения.
Лев Бебенин был молчалив, и в голове его крутилась мысль, которая возникла во время концерта. Он смотрел тогда из-за спин коллег на зал, на всех этих работяг, девчонок этих. Тогда ему пришли слова, исполненные трагического смысла и значимости: «Мы по разные стороны баррикад». Сейчас он был по разные стороны баррикад с коллегами, хотя какие могут быть баррикады при виде и имени Лени Химушева, масленого жука?
«Мы по разные стороны баррикад», — с маниакальной навязчивостью крутился магнитофон. Сон, бред, воображение вползали на бесконечную ленту дороги.
В город они приехали в ранний утренний час. Город был пуст. Его посыпал мелкий дождик. Асфальт блестел, как отлакированный, и на асфальте стоял милиционер в форме. При виде милиционера у Бебенина вдруг мучительно сжало живот и ему захотелось одного: закутаться в брезент и тайком уехать обратно на прииск, ночью положить самородок в ту самую ямку, забыть про все. Но не было уже ямки, ее срыл бульдозерный нож, и обратно невозможно поехать.
«Выкину!» — дико подумал Беба. Машина катилась по улице к гостинице, а он все смотрел на милиционера и вытягивал шею.
«Выкинуть никогда не поздно», — сказал чуть слышно мерзкий, с хрипотцой голос. Так ясно сказал, что Беба оглянулся.
— Это, Бебочка, город. Тут люди живут, — с неизвестным юмором сказал Будзикевич. Беба не ответил.
— Бебочка забалдел, — констатировал Будзикевич. — Интересно, тут пиво имеется?
«Забудь! — приказал сам себе Беба. — Забудь, ничего не случилось».
6
Но он ошибался. Уже случилось. Правда, не было майора с седыми висками, который курил бы третью пачку папирос и размышлял о его поимке. Не было молодого лейтенанта угрозыска, который совершал бы ошибки, идя по Бебиному следу, исправлял с помощью старших товарищей эти ошибки и тем приближал неумолимый Бебин финал. Никто не видел, как Беба поднял самородок, никто даже не знал, что в то утро он пересекал полигон и следы его давно были сметены бульдозерными ножами, затерялись в земельных грудах.
И все-таки было. Вздрогнувший при виде милиционера Бебенин еще мог пойти сдать кусок золота. И даже мог ничего не сочинять, рассказать как есть. Но он уже выбрал позицию, провел грань, и фраза про разные стороны баррикад, наверное, была смутным отражением неких подкорковых процессов мышления. Он сам провел эту черту и сам был следователем, идущим по собственному следу, и, от себя убегая, он сам приближал свой неумолимый финал.
(Тарабарщина? Но сама Бебина жизнь, и до сих пор не отличавшаяся ясностью цели, превращалась отныне именно в бредовую тарабарщину. Так уж устроено, и автор тут ни при чем. Обязанность автора идти вслед за Бебой в путаный мир реальных страхов, и мало реальных надежд, чтобы понять точку финала.)
7
У них оставались еще три поездки по поселкам на побережье. Идея пришла в последнем из этих пропахших романтикой моря рыбацких пристанищ. Ночью на причале. Причал был пуст, и только невдалеке покачивался на волне Тихого океана МРТ.
Волна била о мокрый причал, сверху моросил дождик, и в дождике этом елочными шарами расплывались округлые головы фонарей. На клотике МРТ также горел огонь, качался во влажной морской тьме, и к Бебе пришла мысль о странствиях. Потерять себя в номерах гостиниц, самолетных креслах, полках плацкартных вагонов. Раздобыть некую командировочную липу, уж тут Леня поможет, и если не получится у врачей-протезистов, то воспользоваться этой бумажкой, устремиться по городам и местностям, где его не знает никто. Чем больше он думал об этом, тем больше ему это нравилось. Первичный же вариант — зубные врачи-протезисты — ему нравился меньше, но отказываться от него было бы несерьезно.
Утром он поговорил с Леней. Поговорил как мужчина с мужчиной. Химушев почувствовал в контрабасисте деловую струнку и пообещал твердо. О причинах и цели он спрашивать, конечно, не стал: не позволяла этика делового человека. Он удовольствовался реальной мздой с гастрольного гонорара. И его устраивало даже незнание сути. Всякое может быть, и соучастие, в юридическом понимании термина, иногда ни к чему. Все это Химущев взвесил с быстротой электронносчетной машины и остался собой доволен. Он еще раз глянул на бледное, с длинными баками лицо контрабасиста. На миг ему показалось, что в беспутном, насквозь знакомом облике промелькнула какая-то уголовщина.
«Осторожней, старик. На всякий случай. Знать ты ничего не должен», — сказал Лёне внутренний голос. Посему он широко улыбнулся и хлопнул Бебенина по плечу мягкой, нетрудовой ладонью.
— Понимаю, старик! Решил прошвырнуться туристом? Это ты умно решил. С бумажкой, с командировочным удостоверением легче жить в нашем трудовом государстве.
8
Через три дня после знаменательного разговора труппа разъезжалась по домам. Леня всегда точно выбирал время, когда надо исчезнуть.
В аэропорту Домодедово Беба простился с Химушевым, обещав позвонить через недельку насчет… всяких дел. Неделя ему была необходима, чтобы прийти в себя и проверить вариант врачей-протезистов. Матери дома не было, на лето она всегда уезжала в деревню. Это было хорошо. Бебенин был намерен вообще временно утерять имя, исчезнуть с горизонта людей. И для начала поехал из Домодедова на автобусе, нарушив традицию: с гастролей возвращаться домой только на отдельном, персональном такси.
9
Он жил на улице Федора Павлова, застроенной желтым бетоном периода увлечения конструктивизмом. На этих домах имелись хорошие чердаки — раздолье для кошек, которые в изобилии водились в этом обжитом еще до войны районе. Именно там Беба и решил спрятать самородок, разумеется, не над своей квартирой. Вначале он хотел поместить его дома за шкафом, но там стояли отцовские удочки, которые он хранил по какой-то суеверной привычке, хотя никогда с времен голубого младенчества, когда отец приучал его к рыбалке, ими не пользовался. Впрочем, отца он помнил слабо.
Перед тем как запрятать самородок, он взял зубило у
