Книга Город мертвых - Николай Иванович Леонов

запутанном деле. Говорить было легко, в голове он слышал ответы и смех капитана с его характерным говором, Артур Амарян хоть и приехал поступать еще в семнадцать лет в московский институт милиции, а потом прожил в столице половину жизни, все же не смог избавиться от мягкого, еле заметного акцента. Еще поэтому работать с ним было легко, в разгул криминальных войн капитан Амарян быстро находил общий язык с приезжими на рынках, торговых пятачках, чтобы узнать, кто кому платит, кто делит прибыль от торговли и власть, из-за которой, по убеждению капитана, и происходили бесконечные разборки между бандитами.

Через полчаса опер попрощался тепло, подмигнул фотографии на памятнике, где Артур был без формы, в расстегнутой рубашке. Умелый фотограф поймал лукавый и одновременно теплый взгляд, губы, чуть растянувшиеся в улыбке. Только от знакомого озорного вида капитана Гурову стало еще хуже. Выходя из-за оградки, он чувствовал, как раскатывается внутри мучительное, саднящее чувство вины за то, что не уберег товарища. Опер шел по центральной тропинке, а перед глазами стояли подробности такого же августовского дня, изменившего столько жизней.

В тот день они поехали с капитаном Амаряном на рынок, чтобы опросить местных торговцев. Преступник, которого они накануне раскололи на признание в грабеже, сбежал, оглушив конвоира и отняв у него табельное оружие. По пути Артур крутил руль старенькой «шестерки» и сетовал:

— Парня жалко, молодой совсем, хоть бы выкарабкался, эксперт сказал — он ему в лицо зубами вцепился. Вот и растерялся, совсем еще зеленый. Любой растеряется, если ему лицо грызть начнет такой зверь. Ну ничего, какой бы он ни был страшный, а кушать захочет. Придется ему выбраться из своего логова, где бы он ни прятался от нас. Выйдет в кафе или за пирожком, а местные его увидят. Они все видят, все знают, но молчат. Надо просто объяснить им, рассказать, что это не человек, а зверь, убийца, и тогда они расскажут. Они хорошие люди, им в доме не нужен преступник, который людей грабит, лица им грызет, убивает.

Лев молчал, хотя с напарником был согласен полностью. Всегда местные торговцы, выслушав Артура, шли на разговор, понимая, что земляк, пусть и давно обрусевший, действует в их же интересах.

Когда «шестерка» остановилась у ряда только открывающихся киосков, Артур сразу ткнул пальцем в синюю вывеску кафе:

— Вон туда надо забежать, поспрашивать. Там хозяин знает обо всем, что на рынке произошло за день.

Их действия в следующие секунды Гуров запомнил на всю жизнь. Вот Артур выходит с левой стороны, хлопает дверца машины. Они огибают капот, делают несколько шагов вместе, уже почти плечо к плечу. Краем глаза Гуров видит, как пожилая женщина с ведром в сумке на колесиках и складным стульчиком для долгих часов торговли спотыкается и роняет свою тяжелую поклажу. Артур бросается к ней, чтобы помочь, не дать рассыпаться бережно собранным спелым ягодам. Лев чуть замедляется, чтобы не врезаться в напарника, который кинулся ему наперерез и перегородил путь. В тот момент молодой опер не среагировал так быстро, как капитан, отвлекся на движение в крошечном окошке — в будке сапожника створка окошка чуть дернулась, и застыла узкая щель, а в ней блеснуло что-то темное, металлическое. Лев только успел открыть рот, а Артур — протянуть руку на ходу, пытаясь поймать сумку. Как вдруг грохнул выстрел, потом еще один, еще и еще. Капитан Амарян рухнул ничком прямо сверху упавшего ведра, Лев бросился к будке, выждал несколько секунд и открыл огонь по крошечному окошку. Потом Гуров во время служебного расследования узнает, что беглый преступник действительно прятался в будке сапожника. Еще вечером он прикончил старенького мастера и провел ночь с трупом, а утром запаниковал, увидев двух переодетых в гражданское милиционеров, которые сутки назад задержали его, допрашивали и требовали признаться в грабеже. И тогда он открыл стрельбу, испугавшись, что сейчас снова они обнаружат его убежище. Все четыре пули, предназначавшиеся операм, попали в Артура, получилось, что капитан прикрыл Гурова от огня, от смерти.

Лев понял это не сразу, сразу после ответных выстрелов он обернулся назад, чтобы показать жестами напарнику, что сейчас будет ломать дверь и заходить внутрь киоска. Обернулся и замер. Амарян лежал, раскинувшись в огромной красной луже, У Льва тогда мелькнула в голове от шока надежда: «Это ягоды, он раздавил ягоды и лежит в луже из малинового сока». Как тут же понял, что это не сок, это кровь! Артур ранен и истекает кровью! Алая жидкость потом была везде: на сиденье машины, куда Гуров затащил напарника и повез, нарушая все правила, к ближайшей больнице; его одежда, в которой он нес капитана к входу с каретами «Скорой помощи»; его руки, которыми опер сжимал плечо напарника и умолял: «Держись, держись, слышишь, держись! Артур, держись!» Черные глаза еще блестели, хотя лицо у капитана было мертвенно-бледным от огромной потери крови — он держался. Держался за жизнь еще две недели в реанимации, боролся со смертью. И все же ослабевший организм не выдержал испытаний, слишком слаб был капитан после ранений и кровопотери. У Артура началась развиваться инфекция, через две недели, несмотря на усилия врачей, он скончался от отека легких. Хотя формально никакой вины на Гурове не было, он даже успел открыть ответный огонь и уничтожить преступника, не допустив новых жертв, Лев все же мучился от чувства вины. Вспоминал многократно каждую секунду того августовского дня и корил себя, что надо было заметить раньше блеск оружия в оконце сапожной будки, надо было быть осторожнее, надо было первому шагнуть к старушке, чтобы помочь с сумкой. Тогда этот добродушный человек с огромным сердцем был бы жив, снова угощал бы домашней выпечкой жены весь отдел или рассказывал бы в сотый раз, как его маленький сын встречает объятиями на пороге дома.

Даже спустя много лет Лев не мог отделаться от этой мысли: «Если бы тогда он сделал один шаг в сторону, если бы он шел чуть быстрее, если бы осмотрел все перед тем, как выйти из машины. Эх, сколько этих «если бы» у меня было в тот день, которые уберегли бы Артура от гибели. Даже его родные ведь ездят на годовщину его смерти в больнице, и только я знаю, что все самое страшное, непоправимое произошло, когда в черном проеме блеснуло стальное дуло пистолета. Заметил бы вовремя, остановил — и сейчас не лежал бы капитан в могиле, а нянчил внука по ночам».

Глаза вдруг резанул знакомый блеск, Гуров сам