Книга Я тебя никогда не прощу - Елена Борода

Это у меня тяжёлый! У меня все дни тяжёлые! Тебе бы такие дни, как у меня! Да ты в своей школе не учишься совсем! Спишь на уроках, а приходишь домой, тоже спишь!

Я закрыл глаза и представил, как Нютка вращается в неоновом колесе. Есть такой цирковой номер, очень зрелищный: человек упирается ногами-руками в колесо и начинает всячески вращаться. Вот Нютка вращалась, вращалась, и выходило очень красиво, она была похожа на витрувианского человека, вписанного в круг, только с развевающимися волосами, ну и фигура у неё потоньше. Я прямо любовался, как это она красиво вращается…

– Ты меня бесишь! Бесишь!

Нютка лупила кулаком по моему плечу. Больно, между прочим: кулачки у неё маленькие, но твёрдые.

Я встал, потирая плечо:

– Чего ты вскипела, систер? Дети ни при чём. И я ни при чём. И бусы твои доброго слова не стоят. Признайся лучше, что тебя просто раздражают эти дурацкие коробки.

После этих слов я ожидал, что Нютка запустит в меня чем-нибудь. Но она резко развернулась и зашагала в кухню.

Я подмигнул братьям и двинулся за ней.

Нютка стояла у стола и резала хлеб. На плите что-то варилось – видимо, сестра поставила кастрюлю на огонь ещё до того, как начала ругаться.

В углу кухни завалился набок пакет с продуктами. Пахло сосисками.

– Люблю свою сестру!

Я ухватил отрезанную горбушку и откусил большой кусок. Хлеб был свежим и вкусным.

Нютка фыркнула.

– Кастрюлю с огня сними, – скомандовала она. – И воду слить не забудь.

Я приоткрыл крышку.

– Pasta!

В кастрюле бурлили макароны. Воду я слил, заправил макароны оливковым маслом.

Стёпка с Пашкой уже явились на вкусные запахи и теперь смирно сидели за столом.

– Руки помыли? – рявкнула Нютка.

Братьев моментально сдуло.

Вообще-то Нютка молодец. Не дала нам умереть голодной смертью. Свои деньги, между прочим, на еду потратила. Да, у неё есть свои деньги, она уже сейчас зарабатывает, как может: копирайтинг, переводы какие-то. О будущем думает.

От родителей мы денег не получаем. Мама у нас принципиальный противник карманных денег, а папа – принципиальный сторонник мамы.

Нам выдают ровно на школьный обед и на проезд туда-обратно. Поэтому мои карманы всегда пусты. Я бы тоже хотел как-то поправить свое финансовое положение. Но я ничего толком не умею.

Нютка разложила еду по тарелкам, и мы бодро загремели ложками и вилками. Жизнь медленно наполнялась красками.

Кстати, о красках. За окном совсем стемнело.

– Не знаешь, где parents ? – обратился я к Нютке.

Сестра дёрнула плечом:

– Даже не интересно!

– Не спросишь, что за загиб у папаши?

– Это меня интересует ещё меньше! – отчеканила Нютка.

Дверь хлопнула.

– Эгей! — послышался голос отца.

Нютка грохнула свою тарелку в раковину. Она уже покончила с ужином.

Отец появился в дверях. Радостный такой.

– Я тут немножко подсуетился… А мамы дома нет? О, ужин на столе! Анночка, какая ты умница!

Нютка мрачно посмотрела на него, ничего не сказала и удалилась в свою комнату.

Отец уселся на её место.

– Я тут немножко… потратился. Денег в доме нет. Но это временно. Ты мне веришь, Тим?

Я вяло кивнул. Спорить не хотелось. Говорить тоже.

– Вот и хорошо! Мы всё поправим, и очень скоро! Посуда идёт нарасхват. В каждом уважающем себя доме должен быть…

– Сервиз с хохломской росписью, – вздохнул я. – Знаю уже.

– Как дела в школе? – непоследовательно спросил отец.

Я мысленно застонал. Нютка скрылась, близнецы ещё маленькие. Кроме меня, ему некому по ушам ездить. Тоска.

– Нормально у меня дела, – буркнул я.

– Куда? — окликнул отец, когда я повернулся, чтобы уйти.

– Уроки делать!

Никакие уроки я, разумеется, делать не собирался. Разложил свое кресло-кровать и завалился спать. Я люблю спать, потому что на несколько часов выпадаю из реальности, и мне это нравится.

Но в этот раз я долго лежал без сна. Наблюдал, как отец в кухне пьет чай. Слышал, как Нютка болтает с кем-то по скайпу, кажется, на английском. Ждал, когда придет мама.

Потом закрыл глаза и стал считать коробки. Они валились на меня сверху одна за другой, и я насчитал больше двух тысяч. Потом удивился: что это они валятся и валятся и никак меня не завалят; и тут они погнали с такой скоростью, что в считанные секунды закрыли от меня свет. Мне стало пусто и тоскливо, но не оттого, что я не вижу света, а оттого, что я ноль, пустышка, мёртвая ячейка в тетрисе мироздания…

Тимофей

Я проснулся.

В слезах.

О, боль моя и позор мой, и страшная моя тайна! Дело в том, что я часто плачу во сне. Об этом никто не знает, даже родители, наверное, потому что, слава Создателю, плачу я беззвучно. И на том спасибо.

Но во сне – это ведь не считается, верно? Мало ли что происходит с человеком во сне! Так-то, на самом деле, я вообще не плачу! Никогда!

Я зыркнул из-под одеяла: никого нет?

Никого не было. Мама так и не пришла. Когда она не приходит, а это бывает часто, отец коротает ночь на кухне, на диванчике. Большой диван в зале раскладывать незачем.

Нютка уже увела близнецов в садик.

Я встал, быстренько убрал свою постель и отправился в ванную. Струю воды пустил через душ, чтобы не громыхало, выдавил зубную пасту и включил музыку.

Утро должно начинаться с Моцарта, железно!

Надо объяснить, да? Я слушаю исключительно Моцарта. Ну, могу оценить чужую композицию, когда, например, Леська сунет мне в уши кого-нибудь из своих любимцев, типа «Green Day» или Аврил Лавин. Но так оценить, одноразово.

Леська от кого только не фанатеет. А я однолюб. Во всём. Так что только Моцарт!

Ну, вообще-то я его начал слушать специально, не потому что он мне правда нравился, а так. Надо же было что-то слушать. И желательно не то, что все остальные. Я и выбрал Вольфганга Амадея.

У меня так бывает. Заставляю