Книга Прочь из моей головы - Софья Валерьевна Ролдугина

слиплись от слёз. Время замедлилось – или это я начала воспринимать всё иначе?

Меня идут убивать.

…сейчас убьют-убьют-убьют…

Бежать?

Они быстрые. Шаг широкий. Не успею.

Ломануться в дверь? А если закрыто, что тогда?

Заговорить? Убедить, чтоб отпустили?

Позвать на помощь?

Заорать про пожар?

…чтоделатьчтоделатьчтоделать…

«Дай мне».

Нет, Салли, я не понимаю, что…

«ДАЙ МНЕ».

Мир вывернулся изнанкой; у каждой вещи был свой резерв; враг, который огибал машину справа, шёл немного быстрее, потому что был чуть легче, и в этом крылась уязвимость. Салли дышала совсем рядом, за плечом; я отступила, оставаясь на месте; она шагнула вперёд.

Мы поменялись местами.

…Салли не просто тренировала моё тело каждое утро – она подгоняла его под свои стандарты. Так, чтобы сейчас, не напрягаясь, скользнуть вокруг машины, поднырнуть под руку гиганту – боги и демоны, он правда оказался огромным, метра два ростом – и выскочить у него за спиной. Гигант начал разворачиваться, перенося тяжесть на правую ногу – и Салли заметила это, уловила момент уязвимости, дисбаланса; с её точки зрения враг вообще двигался чудовищно медленно и неуклюже. Она резко и сильно ударила ему каблуком по опорной ноге, по коленной чашечке сбоку.

Тот, второй, всё ещё огибал автомобиль с другой стороны и ничего не знал.

Гигант припал на одно колено и начал заваливаться – по инерции, на развороте, винтом. Салли крепко ухватила его кудлатую голову, напрягая руки так, чтоб крутануть её в противоположную сторону…

«Ты обещала!»

Голос Йена был страшным.

– Я помню, – спокойно ответила Салли. – Йен Лойероз, эту смерть посвящаю тебе.

И – свернула гиганту шею.

…я отключилась в какой-то неуловимый момент: вот раздался хруст, который не столько слышался, сколько ощущался, вот Йен захохотал, как безумный, вот в меня – в нас? – что-то хлынуло, и оно было ярким, горячим и нежным. А потом восприятие снова сделало финт. Меня выкинуло вовне – намного дальше, чем прежде, и я ощутила Салли рядом с собой, такую маленькую, холодную, колючую, как стальной чертополох. А моё тело, податливое, как пластилин, приняло новую форму – вытянулось вверх, раздалось в плечах…

– Наконец-то, – вздохнул Йен, стряхивая пепел с отворота своего рукава. – О, Великий Хранитель, наконец-то.

Он перешагнул через труп и вытянул руку вперёд, без труда ловя в ладонь лицо того, второго, более сильного, громоздкого, но менее увёртливого. Ростом Йен лишь немного ему уступал. Я слабо, приглушённо ощутила, как что-то горячее перетекло в мою… в его… в нашу руку прежде, чем враг осел кучей хрустящей глины и ржавого металла; и очень ярко – радость.

От эйфории Йен был практически пьян; его физическое состояние ощущалось приглушённо и до меня – точнее, до того сгустка сознания, которым я стала – доходило с запозданием. Точно во сне, когда ты по очереди действуешь от лица всех персонажей сюжета, но при этом чётко разделяешь себя – и их.

Вот только зыбкие фигуры из снов в реальности не существовали, являясь лишь порождением затуманенного разума, а Йен… Йен был настоящим.

Он неторопливо, со вкусом потянулся, жмурясь. Я видела и чувствовала его со всех сторон одновременно, словно выражение «ощупывать взглядом» перестало быть метафорой. Мягкость белого пальто из очень тонкой шерсти, и то, как плотно облегали ногу сапоги на небольшом каблуке, и нежность шёлкового платка, который ластился к шее… У Йена было приятное, одухотворённое лицо, тот самый слегка наивный изгиб полных губ, который так ценится у актёров в амплуа художников, поэтов и прочих людей искусства, не слишком обременённых моралью. Короткие волнистые волосы были чудовищного зефирно-розового цвета, а глаза… глаза оказались светлыми, яркими и совершенно дикими.

– Чудесные ощущения, – прошептал он и, прищёлкнув пальцами, материализовал для себя цилиндр, разом прибавляя ещё сантиметров двадцать к росту. – Жаль, что эффект временный, и придётся сделать рокировку через часок-другой, но не всё сразу. Дорогие мои, как вы смотрите на то, чтобы заняться серьёзным делом? Например… – и он сделал паузу, облизнув губы и закатив глаза – …вернуть моё настоящее тело.

Меня – даже в нынешнем неопределённом состоянии – продрало холодком. Не от манер Йена, нет, за столько лет можно и привыкнуть, и не от перспектив.

А от того, что я уже заранее была на всё согласна.

Мне стало тревожно; вместе с тревогой пришёл звон, состоящий, кажется, из сотен неприятных звуков, вселяющих смуту в разум. Вой пожарной сигнализации где-то неопределённо далеко; скрежет отросших ногтей по исчёрканной мелом грифельной доске; гадкий комариный зуд, переходящий в грозный гул пчелиного роя; визг шин; металлический дребезг огромного, сложного механизма; верещание стоматологического сверла… И здесь, в невесомости, неопределённости вне собственного тела, где я зависла, от этого звона было не скрыться. Мир вокруг на долю секунды стал болезненно чётким – со всех сторон разом ко мне ринулись иглы-образы, пронзили насквозь – а затем расплылся липким бесцветным туманом. В безотчётном стремлении спрятаться от накатившего ужаса я попыталась прижать ладони к ушам и зажмуриться, начисто забыв, что у меня сейчас нет ничего – ни рук, ни ушей, ни глаз…

…и вдруг меня окутала музыка.

Йен пропел всего несколько бессмысленных фраз на мёртвом языке – я знала, что они бессмысленны, потому что сейчас, в нынешнем моём состоянии чувства и знания Йена доносились до меня, хотя и приглушённо, как звуки работающего в соседней квартире телевизора поздней ночью – и тревожный звон утих. Меня накрыло спокойствие, странное, больше похожее на какой-то ментальный наркоз. Я понимала совершенно ясно, что должна была испытывать ужас, но ощущала только нечто вроде онемения.

«Значит, Йен Лойероз».

При всём многообразии вариантов я почему-то выбрала этот.

– Да, – ответил Йен, поправляя двумя пальцами и без того безупречный локон надо лбом. – Лойероз. Nerium oleander, олеандр обыкновенный, один из самых романтических рецептов заставить биться чаще, измучить и остановить глупое, доверчивое сердце.

За его словами стояло что-то… что-то большое, приторно-сладкое и ядовитое, больше всего похожее на застарелую ненависть к самому себе, перебродившую в вино. Наверное, в другой раз, в ином состоянии я бы уцепилась за это чувство, попыталась бы размотать ниточку знания… Но теперь лишь продолжала спрашивать по инерции то, что и так понимала.

«Псевдоним?»

Йен отчётливо скривился, сдвигая цилиндр на лоб, точно так мог спрятаться от моего взора.