Книга Приснись - Юлия Александровна Лавряшина

Но это, как говорится, мои проблемы… Пить надо меньше. Надо меньше пить! Все же смотрели тот легендарный фильм?

— Макс, ты отвезешь меня?

Кажется, я задремал, пока она смывала с кожи следы моего существования. И даже успел ухватить обрывок странного сна, будто уже виденного или… Не знаю. Может, мне просто знакома эта смешная девчонка, похожая на веселого слоника? Я толком и не помню тех, с кем учился в школе и в институте… Была она среди них? И с чего вдруг приснилась? Такая точно не из тех, о ком можно грезить ночами…

— Не могу, — простонал я, изображая еще большие страдания, чем испытывал на самом деле. — Вызови такси. Деньги в шкатулке на столе.

Я всегда готовил их заранее перед тем, как отправиться в клуб, уже зная, как будут развиваться события.

— Ты не дал мне номер телефона…

— Напиши свой, я перезвоню. Там есть листок.

Тоже заготовленный заранее. Все отработано.

Я не перезвонил еще ни одной.

Моя жизнь — чертов День сурка. Неделя за неделей все развивается по одной схеме и заканчивается одинаково. С понедельника по пятницу я изображаю успешного молодого менеджера в компании отца и, как ни странно, даже приношу пользу. По крайней мере, батя ценит мои советы и предложения. И мне греет душу, что я могу отблагодарить его хотя бы такой малостью за жизнь, которую Коновалов загубил бы в два счета.

Лучший день в моей жизни — воскресенье, когда я просто брожу по городу с фотоаппаратом и заново учусь любить этот мир после субботы, которую обычно провожу в обнимку с подушкой, глотая обезболивающее. Вечер пятницы, проведенный в клубе, бесследно не проходит… Зачем я снова и снова бросаю себя в этот отстойный омут, выбираться из которого мука мученическая? Даже будь я евреем, не назвал бы субботу святым днем… Но сынов Израиля, насколько я знаю, в нашем роду нет.

А та толстушка с хоботом вместо носа, с чего-то приснившаяся мне, скорее всего, еврейка. Ее темные волосы вьются, чуть отблескивая золотом, как у Суламифи на рисунке в старом издании Куприна, доставшемся мне от мамы. Почему я прихватил именно эту книгу, когда отец увозил меня? Она же совсем не детская… И я еще не догадывался, что больше не увижу маму, чтобы сохранить ее как память. В жизни иногда случаются такие вот необъяснимые вещи, которые не можешь разгадать даже через четверть века. И помнятся, продолжая терзать…

Жизнь, как загадка, темна,

Жизнь, как могила, безмолвна…

Почему я решил, что эта девушка читала Блока? С какой стати она вообще застряла в моей памяти?! Ничего особенного же не было в этом обрывке сна… В жизни их не запоминал, все проваливались в черную дыру. А тут было бы что помнить: толстуха открыла окно в своей убогой комнатушке и жрала ягоды черемухи прямо с дерева! Плевалась косточками через подоконник, точно собиралась вырастить целый сад.

Потом вдруг оскалилась в зеркало — зубы чернющие! И расхохоталась как ненормальная…

Полное безумие. Но выглядела она при этом такой довольной, что я, изнемогающий от похмелья, преуспевающий сукин сын, позавидовал ее простецкому счастью. Это ведь оно и есть, когда можешь со смехом плюнуть черемуховой косточкой в лицо судьбе, которой никак не удается поставить на тебе крест?

Черт возьми, небо опять затянуло… Мне не выбраться из липкого уныния, тисками сжимающего голову. Пусть она уже треснет, что ли!

* * *

Операция «Бирюльки» началась! Мишке я не сообщаю ее название, опасаясь, что он не оценит иронию. Я вообще не говорю, куда мы идем, просто прошу его положить гитару и следовать за мной. И он, конечно, все выполняет — пленник своей послушности. Но когда мы поднимаемся на третий этаж, Мишка начинает волноваться, ведь ему известно, что там обитают фантастические… Чуть не сказала «твари»![1]

К художникам это не подходит. Хотя все они, мягко говоря, «с чудинкой», как прозвучало уже в другом фильме — название вылетело из головы. Похоже, я слишком много времени провожу в реальности кино…

— Мы сюда зачем?

Мишкин голос звучит требовательно, даже сурово, но в глазах мольба: «Скажи то, что я хочу услышать!»

— Попробуешь, — бросаю я небрежно. — Вдруг тебе еще и не понравится.

Я имею в виду «вдруг у тебя не получится», но такое запрещено говорить детям. Они должны верить, что способны творить чудеса, тогда смогут создать хоть нечто стоящее. Шедевр можно считать чудом? Он ведь творение рук человеческих, а истинное чудо не поддается пониманию людского разума.

— Мне понравится, — сипло произносит Мишка, и я неожиданно для себя сжимаю его руку, холодную до того, что прикосновение заставляет меня вздрогнуть.

Он не отдергивает ее, и это подтверждает, до чего мальчишка напуган, ведь сейчас я тащу его против бурного потока — воли отца. И нас легко может сбить с ног, швырнуть на камни или вовсе лишить жизни. Но я уже знаю, что скажу Кравцову-старшему, и это, надеюсь, остудит его гнев еще в зачаточном состоянии.

— Вот и пришли, — произношу я бодро, и Мишка дергает головой. Должно быть, это кивок.

В большом кабинете, залитом солнцем, так же, как и мой, столы приставлены торцами друг другу, образуя большой прямоугольник, застеленный клеенками всех мастей. Мне нравится, что даже в такой малости Иван Петрович позволил ученикам проявить индивидуальность. Имя у него неправдоподобно простонародное (еще фамилия была бы Сидоров, а не Каширский!), но выглядит он, как Никас Сафронов в лучшие годы. Только наш художник вовсе не самовлюбленный зануда.

— Опаньки! — восклицает Иван Петрович, завидев меня. — Каким ветром занесло музыкантов на наш продуваемый всеми ветрами чердак?

— Ветром удачи, — провозглашаю я ему в тон. — Вам чертовски повезло, Иван Петрович! Я привела вам нового ученика, который станет вашей гордостью.

Кабинет пуст, нас слышит только пышная драцена с длинными глянцевыми листьями, лишь поэтому я позволяю себе такой пафос. Ранить самолюбие других ребят не входит в мои планы.

На слове «чертовски» Мишка бросает на меня удивленный взгляд, наверное, он уверен, что учителя не имеют права так говорить. Но Каширский цепляется к другому.

— Гений? — бормочет он. — Ну-ну.

Мне тоже не понравилось бы такое заявление авансом. Разбрасываться броскими ярлыками дело неблагодарное, но сейчас у меня просто нет времени объяснять ситуацию — скоро урок закончится, и Мишке придется вернуться домой, где ждут пятеро или шестеро братьев-сестер. Как ребенок из многодетной семьи, он учится у нас за символическую плату, и она не изменится от того, что его