Книга Дон Хуан - Гонсало Торренте Бальестер

улицы, однако на улице смеяться мне уже расхотелось. Первое впечатление – будто я столкнулся с какой-то запутанной и достаточно комичной интригой – быстро рассеялось, стоило мне сообразить, что я не просто столкнулся с этой интригой, но оказался в нее втянутым в лучшем случае как объект шутки. Имя Лепорелло, естественно, тотчас привело на память имя Дон Хуана Тенорио, и предположение, что Лепорелло был не столько шутом, сколько мошенником, я, само собой, распространил и на его хозяина, а также – во всяком случае в тот миг – на спутницу хозяина и на официантку из кафе. Они дурачили меня, по крайней мере, собирались одурачить, хотя я не мог уразуметь, с какой стати они это делали и зачем. Легко вообразить, какой вид у меня был, когда, остановившись посреди тротуара, я, смущенный, огорошенный и достаточно сердитый, размышлял над этой загадкой. Если кто-нибудь из них следил за мной, он мог насладиться весьма забавным зрелищем.

Наконец я сумел взять себя в руки и кинулся в сторону кафе, где имел обыкновение ужинать мой приятель, испанский священник. Не знаю, почему я сразу подумал о нем и почему так боялся не застать его на месте. Я даже взял такси. Священник еще не ушел. Он спокойно пил кофе.

– Знаешь, кем называет себя тот тип в шляпе с широкими полями? – спросил я.

Священник уже успел о нем позабыть.

– Ну тот, что изучал богословие в Саламанке… в начале семнадцатого века.

– Твой призрак?

Я улыбнулся:

– Вот именно. Нет, он не призрак, он мошенник, как я сразу и подумал. Он говорит, что он Лепорелло.

– Это какой-то вздор.

– Думаешь, если два типа изображают из себя Дон Хуана и его слугу, это такой уж вздор?

– Я хотел сказать – розыгрыш.

– Розыгрыш, дорогой падре, тоже одна из форм жизненного поведения, наравне с прочими. Он имеет свой смысл и иногда бывает интересным и даже замечательным. Но когда речь заходит о мошеннике, то избранный им вид розыгрыша говорит о многом.

– В таком случае человек, называющий себя Дон Хуаном Тенорио, мне малоприятен.

– А настоящий Дон Хуан тебе нравится?

Священник пожал плечами:

– Кто же знает, каким он был на самом деле! Но я встречал субъектов подобного рода и всегда испытывал к ним неприязнь. Заурядные грешники, вульгарные бабники, людишки невысокого полета… Облик Дон Хуана приукрашен поэтами, только и всего…

– Хотя придумал его теолог[2]…

К нам подошла официантка. Я заказал скромный ужин, без вина.

– Скорее всего, – продолжал я, – Дон Хуан – это не какой-то определенный человеческий тип, как считаешь ты, а личность, подражать которой абсолютно невозможно, точнее, личность в высшей степени исключительная, и любые сходства с ним – лишь видимость или чистое совпадение.

– Мне это неинтересно.

– Но ведь для всякого теолога тут кроется одна из основополагающих проблем.

Священник глянул на меня с едва скрываемым раздражением.

– Вы, писатели, сующие нос в теологию, вечно желаете перевернуть все с ног на голову; а что касается лично тебя, то ты готов принять жалкого пустомелю за великого богослова. Дай мне сигарету!

Его просьба объяснялась просто: в моем портсигаре всегда имелись длинные «монтеррей», которые я покупал в Испании у контрабандистов и привозил сюда, чтобы не курить здешние отвратительные «капораль». Он закурил.

– Человек, называющий себя Дон Хуаном, не может быть интересен ни драматургу, ни романисту, ни уж тем более теологу. Это просто дурак.

– Разве Лепорелло похож на дурака? Готов спорить, он понимает в богословии побольше тебя.

– А тебе не приходит в голову, что он может быть итальянским священником, лишенным сана, вот и все?

– Да хоть бы и так… Представь, что должно твориться в душе человека, чтобы он додумался назваться Лепорелло!

– У меня не хватает фантазии.

– Зато у меня ее предостаточно. А если он и на самом деле бывший священник, во что верится с трудом, то это еще любопытнее.

Мой друг положил руку мне на плечо и сочувственно улыбнулся:

– Всегда считал тебя неглупым парнем, но, видно, ошибался. Ты несешь полную чушь. Это абсурд!

– Понимаю.

– Мне в голову приходит единственное разумное объяснение: тот тип, вернее, они оба хотят тебя подурачить.

– Вот только зачем?

– Не знаю. Но всякий на твоем месте сразу бы сообразил, в чем дело, и врезал бы итальянцу как следует. – Он помолчал. – Правда, если он и на самом деле священник, тогда надо бить его зонтом… а если кулаком, то обязательно в перчатке… или, скажем, стулом… Чтобы не было «manu violenta, suadente diabolo»[3] и тебя не отлучили от церк ви. Так что действуй палкой или рукой в перчатке и, разумеется, удостоверься, что поблизости не крутится дьявол… – Он опять помолчал, потом добавил: – Ну вот, теперь я все тебе объяснил – и оставь меня в покое!

4. Именно этого не хватало мне самому – покоя. Всю ночь я проворочался в постели, меня мучили любопытство, досада, но больше всего – тревога. Даже если мне удавалось заснуть, я тотчас просыпался, пребывая в том смутном состоянии, какое бывает у человека, вернувшегося из иной, отличной от нашей, реальности. Тишина и темнота пугали меня. Я снова и снова вспоминал Лепорелло, видел, как он идет по бульвару Сен-Мишель с тростью и розой – похожий на уличного фокусника. В моих кошмарных видениях мелькали то лицо какого-то испанского актера, декламирующего стихи, то отрывки из Моцарта, то вопли «про́клятых» в масках, то удивленная и раздраженная физиономия моего друга-священника, то декорации Дали к «Дон Жуану». В миг просветления я решил, что все мои бредовые видения объясняются качеством и количеством выпитого вечером кофе. Наверно, так оно и было. Иначе я уже давно забыл бы о шутке итальянца.

Я встал поздно, с больной и мутной головой. Принял душ, но это не помогло.

– Внизу вас ожидает какой-то господин, – сказала мне горничная, внося завтрак.

– Испанец?

– Кажется, да.

Это мог быть любой из двух-трех встреченных в Париже знакомых, которым я дал адрес гостиницы, или священник, иногда надевавший мирское платье.

– Пусть поднимется.

Я опять лег в постель и, прежде чем приняться за кофе, выпил минеральной воды, которая по утрам помогала мне привести в норму желудок. В дверь постучали, я ответил по-испански, и в комнату быстро вошел Лепорелло. При нем был черный чемоданчик. Лепорелло посмеивался, правда, весьма добродушно. Увидев мое изумление, он развеселился еще пуще. Потом, не спрашивая позволения, уселся на краешек кровати.

– По словам Марианы, мое имя произвело на вас большое впечатление.

– Марианы?

– Да, вчерашней официантки. Она же –