Книга Создатели памяти. Политика прошлого в России - Jade McGlynn;

русской поговорки о том, что если не кормишь свою армию, то кормишь чужую (Balueva 2015).

Интенсивное использование СМИ и правительством истории для построения зачастую ксенофобского и реваншистского мировоззрения ускорилось, способствуя так называемому "консервативному повороту" в российской политике и политическом дискурсе (Макарычев 2018; Петро 2018; Бызов 2018). В первые годы третьего срока Путина происходили спорадические и значительные репрессии в отношении исторических расследований, включая присвоение ярлыка "иностранного агента" сайту "Мемориал", правозащитной организации, занимающейся сохранением памяти о тех, кто пострадал и погиб в ГУЛАГе . Однако даже в рамках этого консервативного поворота основная тактика Кремля по насаждению желаемых исторических нарративов опиралась на искреннюю потребность общества в более патриотичной истории, которая, в свою очередь, обеспечивалась с помощью "информационной автократии" (Гуриев и Трейсман 2019). Для этого власть имущие использовали свое господство над информационными каналами, чтобы по возможности манипулировать аудиторией, а не принуждать ее.

Однако по мере того, как третий срок Путина неизбежно превращался в четвертый, эти усилия по кооптации стали ужесточаться. Когда эмоциональная слава аннексии Крыма начала тускнеть, падение уровня жизни и экономическая стагнация привели к тому, что Кремль стал применять все более жесткие методы принуждения в политическом пространстве, в том числе в отношении политического использования истории. Если в 2014-2015 годах СМИ и политики с радостью использовали исторические аналогии, то в 2016-2017 годах наблюдалось массовое создание и расширение способов взаимодействия общества с (одобренной) историей, а в период 2018-21 годов началось более зловещее сужение исторического поиска наряду с преследованием альтернативных нарративов. Эта траектория усилила аргумент, имплицитный для прокремлевских политиков, использующих историю, что поддержка "правильной" памяти является - если не основным - атрибутом российской идентичности. В этой интерпретации обладание правильной исторической шпаргалкой давало главный ключ к расшифровке текущих событий, а также к обеспечению будущего России. Но что было в этой шпаргалке? И как правильно ее интерпретировать?

 

Какая история?

В преддверии конституционного референдума 2020 года Путин провел онлайн-урок, приуроченный ко Дню знаний (1 сентября), когда российские школьники и студенты начинают или возвращаются в школы и университеты. Путин появился в центре экрана, к нему присоединились учителя и ученики из нескольких возрастных групп, в том числе шестилетние малыши. Когда они расположились, чтобы внимательно слушать, их президент осудил "коллаборационистов военного времени", объяснив, почему те, кто "искажает" историю - в данном случае это означает "не согласен с прокремлевской версией" - являются современными эквивалентами нацистских коллаборационистов. Такое неуместное и экстремальное заявление было бы удивительным, если бы не было столь предсказуемым. В данный момент это была просто еще одна из ряда вон выходящая историческая аналогия в длинном ряду из ряда вон выходящих исторических аналогий.

Резкость языка Путина - и других - порой скрывает аморфность реального подхода Кремля к истории. Кремль использует историю не диктаторски, а во многом в диалоге с общественными потребностями и запросами. Он опирается на популярные нарративы истории, а затем изменяет их в соответствии со своими потребностями, а не навязывает определенные взгляды независимо от общественного восприятия. Российское правительство и государственные СМИ также пытаются сплести воедино эти популярные, а иногда и взаимоисключающие нарративы, чтобы создать как можно большую аудиторию для своих одобренных воспоминаний. На заднике экрана, транслировавшего речь Путина в День знаний, был представлен целый ряд образов и людей, отмечающих различные исторические периоды: здесь были ученики кадетской школы , созданной в традициях царского времени; участники Бессмертного полка , нового современного шествия в память о семьях, служивших во Второй мировой войне; флаги Победы с молотами и серпами коммунистической эпохи. Этот миланж отражает мозаичный характер утвержденной Кремлем культурной памяти, подчеркивая эклектичность и избирательность, характерные для "полезного прошлого" Кремля.

Избирательное (неправильное) использование истории также говорит о политической гибкости, вызванной необходимостью создать работоспособную постсоветскую идентичность, которая в какой-то мере реагировала бы на наследие СССР, но при этом избегала бы марксистской идеологии и излишеств, способствовавших распаду Советского Союза. Расплывчатые и адаптируемые исторические нарративы Кремля направлены на создание целостной российской идентичности из прошлого, чтобы извлечь из него политическую легитимность в настоящем. Чтобы нация могла существовать, она должна соединить своих мертвых, живых и еще не родившихся с воображаемым сообществом (Anderson 2016). Для этого необходима мощная история, или то, что израильский историк Яэль Зерубавель называет "главным мемориальным нарративом", когда лидеры группы создают основную сюжетную линию, которая дает членам группы общее представление об их общем прошлом (Zerubavel 2005: 6). Фактические события, составляющие этот нарратив, обычно не имеют большого значения - к ним можно добавлять новые фрагменты - при условии, что эти события интерпретируются таким образом, чтобы поддержать основные культурные конструкты, необходимые для поддержки, объединения и легитимации группы или нации.

Используя историю, прокремлевские мастера памятного нарратива поддерживают три широких аргумента: что России нужно сильное государство; что у России особый путь развития; и что Россия - мессианская великая держава, которая может предложить миру нечто уникальное. Не так важно, связано ли празднование государства со Сталиным или царем Николаем I, как то, что государство, которое празднуется, очевидно, сильное. При этом Владимир Путин и его высокопоставленные министры, как правило, избегают вопросов, вызывающих разногласия. Например, я нашел очень мало доказательств в поддержку постоянных утверждений о том, что Кремль и поддерживающие его СМИ восхваляют или боготворят Сталина, несмотря на анализ тысяч примеров политического дискурса в СМИ на тему истории. Это не значит, что источники осуждают или осуждали Сталина (скорее наоборот), но, что они склонны избегать упоминания о нем (и других вызывающих разногласия исторических темах), предпочитая - что неудивительно - продвигать те эпизоды, за которыми все могут объединиться, например, советское мужество в борьбе с нацистами. Они также предпочитают использовать недавнюю историю, и в своем исследовании я встретил на удивление мало ссылок на позднюю имперскую историю на устойчивом уровне. Вместо этого политики и СМИ предпочитают ссылаться на очень конкретный и очень сфокусированный на СССР исторический нарратив, хотя иногда он расширяется, хотя бы мимолетно, чтобы охватить события из всего 1000-летнего спектра.

Триумфальные события этого нарратива - Великая Отечественная война (основа кремлевского обращения к истории); христианизация Киевской Руси; представление о князе Владимире как основателе всей Руси (от которого якобы произошли все три восточнославянских народа); военные победы Александра Невского над немецкой и шведской армиями; триумфы Петра I; имперская территориальная экспансия, как при Екатерине Великой; победа в первой Великой Отечественной войне против Наполеона; успехи холодной войны, такие как космическая гонка; статус советской сверхдержавы; и стабильность в эпоху Брежнева и Андропова. Все это события, которые демонстрируют преимущества сильного государства, указывают на особое развитие России