Книга Квартира - Даша Почекуева

угодно можешь рассказывать, а вот мне не надо. Вспомни хотя бы про дядю Яшу.

У Фролова сдавило горло.

— Прости, я… я очень устал и хочу спать, — он встал из-за стола.

— Сядь и послушай, что я скажу. Являешься сюда раз в пять лет и еще смеешь меня игнорировать?

— И вовсе не пять…

— Ты чего там мямлишь? Говорить нормально не можешь?.. Сядь, я сказала.

Дрожа, Фролов вынырнул из кухни в коридор и лег на свой матрас. В темноте было слышно, как мать сердито гремит чашками. Потом всю неделю она пыталась вызвать его на разговор. Избегая ее, Фролов с утра уходил из дома и возвращался лишь к ночи. Он водил Ленку по Невскому и Литейному, показывал вестибюли метро, Эрмитаж и Петропавловскую крепость. Город испугал Ленку имперским размахом. Она бы впечатлилась красотой Ленинграда, если б красота была строго дозирована: одна-две купеческие улицы, а вокруг — обычный советский пейзаж. Увы, Ленинград был несдержанно велик. Каждая улица в центре кричала, что она принадлежит прекрасному, давно ушедшему миру, к которому ни Ленка, ни ее семья не имели никакого отношения.

Из вежливости Лена улыбалась, но было видно, что благосклонность напускная. С таким выражением лица люди выдают дежурные комплименты — без энтузиазма, но не желая обижать.

Когда пришло время возвращаться домой, Лена с облегчением залезла в плацкартный вагон, достала книжку из сумки и погрузилась в чтение. Фролов сидел у столика и смотрел, как Ленинград проплывает мимо — казалось, не он уезжает из города, а город отдаляется от него.

— Слушай, Лен… — Он подумал и внезапно сказал: — А давай переедем сюда.

Лена, отложив книгу, воззрилась на него с сомнением.

— Переедем? Зачем?

— Ну как? В Ленинграде больше возможностей. Для нас, для ребенка. Да, поначалу будет нелегко, однако потом, через пару лет…

— Вов, мне рожать скоро.

— Я помню.

— А у тебя распределение.

— Тоже помню.

— И как ты вообще себе это представляешь? Думаешь, это легко?.. Может, нам вообще не дадут разрешения. Да и твоя мать вряд ли будет в восторге, если мы у нее поселимся.

— У нее? Нет-нет, не у нее! Слушай, я имел в виду, найдем работу, добьемся общежития, а там, может, и квартиру дадут.

— И чем это отличается от нынешней жизни?

— Ну… Если так рассуждать, то конечно… Но ты все-таки не воспринимай в штыки. Конечно, необязательно переезжать сейчас. Подождем, когда ребенок родится, там видно будет. Просто держи в голове эту возможность.

— Да нет никакой возможности. К тому же с малышом я тем более никуда не поеду.

В запасе у Лены был десяток аргументов, почему уезжать не стоит — или, по крайней мере, не сейчас. Сначала она говорила: куда таскаться с младенцем, пусть Ванька хотя бы пойдет в ясли. Затем придумала доводы посложнее: здесь точно есть работа, а там ее надо искать. Прописку могут и не разрешить. Работа может и не найтись. А еще здесь друзья, здесь мама с отцом. Фролов чуть не брякнул в ответ: чего ты держишься за эту маму, она еще хуже моей.

Он догадывался, что был еще один аргумент, главный, но его Ленка никогда не озвучивала: Ленинград большой, там она никто, всю жизнь надо выстраивать заново. Фролову приятно быть никем — так он не привлекал к себе лишнего внимания. Но Лена всегда хотела стать кем-то.

Фролов уже тогда замечал, что они ни в чем не совпадают — ни в стремлениях, ни в мечтах, ни в представлении о том, что такое счастье. Но был один общий жизненный план — квартира. Через пару лет после рождения Ваньки Фролову пообещали по профсоюзной линии двушку в новом доме от комбината.

Очередь двигалась медленно — заводу вечно не хватало материалов. Несмотря на вечные скандалы в профкоме, дома сдавали с большой задержкой. Положение Фролова в очереди было шатким: поначалу он находился в первой тысяче счастливчиков, но потом что-то изменили в системе подсчета, и Фролов съехал на две тысячи двести семьдесят девятое место. Вперед стали выдвигать ветеранов войны и ярых общественников. Потом дошла очередь до многодетных семей, затем — до семей с двумя детьми. Если бы у Фроловых был не только Ванька, но еще и дочка, дело пошло бы быстрее. Фролов даже уговаривал жену завести второго ребенка, но она не соглашалась. Был еще один вариант — съехаться с родителями жены или хотя бы просто прописать Тамару Лаврентьевну в общежитии. Но тут уже сам Фролов был против.

Лет восемь назад каким-то непостижимым образом Фролов скакнул на тысяча восемьсот десятое место, но затем вляпался в нехорошую историю, перепутав документы при сверке. Ему сделали выговор за халатность на партсобрании — благо, без занесения в трудовую книжку, — а затем он снова переместился назад, в пятую тысячу несчастных.

Впрочем, номер в очереди ничего не обещал. Жилищные условия Фролова были не так уж плохи, и при каждой смене обстоятельств его легко сдвигали. Фроловы жили не в бараке, а в просторной комнате. Полагалось иметь не меньше шести квадратных метров на человека, а у них было пять целых восемьдесят три сотых. В более невыгодном положении были только бездетные холостяки. Однажды Фролов по доброй воле уступил очередь Свете Никифоровой из отдела кадров — она уже три года жила на тех же семнадцати метрах, но у нее были муж, двое детей, да еще свекор. И, кстати, свекор парализованный. Рядом с такими случаями претензии Фролова на квартиру звучали смехотворно, и он даже сам торопился от них отказаться, лишь бы кто-нибудь не подумал о нем дурного.

Был еще вариант — бросить все и уехать куда-нибудь в закрытый город, где срочно нужны специалисты, а стало быть, и квартиру можно получить быстро. Но идею отъезда куда бы то ни было Лена по-прежнему не разделяла. В душе Фролова теплилась надежда, что все еще сбудется. Он ловил намеки и слухи в курилках, и чутье подсказывало, что однажды он дождется. Пусть не сейчас, пусть через пять лет, но квартира будет. Эта мысль скрепляла брак и давала им с Леной надежду на общее будущее.

Мечта о