Книга Свинцовая воля - Валерий Георгиевич Шарапов

царапала пол, потому что под сломанными ногтями вытянутых рук сохранилась краска. Полы рабочего халата при падении юной продавщицы завернулись, бесстыдно выставив на обозрение ее тонкие лодыжки с синими прожилками вен. Но страшнее всего было видеть в ее еще не сформировавшейся груди воткнутый по самую рукоятку широкий кухонный нож.

Посреди зала, неловко подвернув под себя правую руку, навалившись боком на опрокинутую кошелку с товаром, лежала знакомая покупательница, жена профессора Серебрякова. Она, по всему видно, была забита разделочной доской, потому что окровавленная доска валялась неподалеку от разбитой головы, а левый выбитый глаз висел на белой лицевой мышце возле оторванного уха.

И над всей этой ужасной кровавой картиной, как маятник метронома, медленно раскачивалась под потолком на длинном проводе засиженная мухами пыльная слабая двенадцативольтная лампочка.

Лицо бабы Моти в короткий миг сделалось бледным как мел, и она трясущимися синими, словно у утопленника губами дико заголосила:

– Убили-или-и! Людей добрых убили-или-и!

Глава 2

– Илюша! Илюша-а! – сквозь непрерывный шорох дождя за окном вдруг коснулся чуткого слуха Журавлева ласковый материнский голос, как будто она звала его из далекого детства. Приятный, с придыханием родной голос мягко обволакивал сонное сознание, хотелось слушать его бесконечно, вместо того чтобы проснуться. Илья противился этому изо всех сил: перекатывал потную голову по подушке, комкал пальцами байковое одеяло, шевелил ступнями больших ног и вслух бормотал:

– Не сейчас, мам, не сейчас…

Но вдруг в какой-то момент он осознал, что матери неоткуда взяться в его сне, связанном с фронтовыми событиями, и мигом проснулся, неестественно широко распахнув потемневшие глаза, в которых застыл холодный испуг за жизнь близкого человека. Шумно дыша, вздымая взмокшую грудь под одеялом, Журавлев некоторое время тупо смотрел в беленый потолок, где шевелилась тень от занавески, слегка раскачиваемой ветром, залетавшим в открытую форточку.

– Илюша! Илюша-а! – вновь донесся из-за двери негромкий голос его хозяйки Серафимы Никаноровны, у которой он уже два месяца снимал комнату. Затем с той стороны раздался деликатный стук костяшкой согнутого указательного пальца. – С тобой все в порядке?

Журавлев догадался, что он опять во сне кричал, и неприятное чувство незримой когтистой лапой царапнуло его и без того неспокойное сердце; он болезненно поморщился, сиплым спросонок голосом отозвался:

– Все хорошо. Не беспокойтесь.

Серафима Никаноровна еще какое-то время постояла за дверью, искренне переживая за здоровье постояльца, и, тихо шаркая по полу тапками, вернулась в свою комнату.

Этот страшный по своему значению сон настойчиво преследует Илью вот уже на протяжении года. Особенно он мучает парня в те дни, когда наступают затяжные дожди. Ему снится все время одно и то же: как будто Илья в одиночку уходит за линию фронта, чтобы раздобыть важного «языка».

В кромешной тьме, под проливным дождем, по раскисшему бездорожью ему приходится то брести по колено, то ползти по грудь в грязи, ориентируясь на незнакомой местности при всполохах синих молний, на секунду отмечая для себя запоминающийся предмет, до которого надлежит добраться, потом выискивать следующий ориентир. И таким способом Илья, в конце концов, упорно добирается до нужного места, коим является кишащая фашистами землянка в лесу. По непонятному стечению обстоятельств в ней как раз и находится самый главный гитлеровец, которого необходимо взять в качестве важного «языка» и доставить в расположение своих войск.

Журавлев с диким криком: «Смерть фашистским оккупантам!» врывается в землянку, расстреливает почти всю охрану, но в последний момент у него заканчиваются патроны в ППШ и его берут в плен. Немцы, донельзя злые на русского разведчика за то, что он убил много их товарищей, посовещавшись, решают его казнить мучительным способом: распять на стене землянки, как в свое время распяли Иисуса Христа.

Настоящий патриот своей Советской Родины гвардии лейтенант Илья Журавлев мужественно, без единого стона, вытерпел невыносимую боль, когда враги строительными гвоздями прибивали руки, затем ноги к бревнам, но не смог стойко выдержать, когда шомполом от винтовки проткнули его горячее сердце. В этом месте он всегда громко стонал, звучно скрежетал зубами, а один раз даже сильно прикусил себе кончик языка…

Ходики на стене показывали раннее утро. Илья мог еще немного поспать до службы, но побоялся, что, заснув, вновь разбудит своими заполошными криками тихую и добрую старушку.

Зевая и потягиваясь, чувствуя во всем теле болезненную ломоту, будто над ним и вправду всю ночь измывались фашисты, он осторожно опустил мускулистые ноги на теплый половичок. Сидя на кровати в семейных черных трусах и светлой майке-алкоголичке, он с минуту с наслаждением шевелил вспотевшими пальцами своих широких ступней, затем взял с прикроватной тумбы папиросы, коробок спичек и, стараясь не скрипеть рассохшимися половицами, на цыпочках подошел к окну. Распахнув настежь оконную створку, Илья с нетерпеливым желанием закурил, затем облокотился на подоконник. Прислушиваясь к стуку дождя по жестяному карнизу, он в очередной раз принялся усиленно размышлять о значении увиденного им кошмарного сна, зная по опыту, что в жизни все должно иметь свое объяснение. Но так конкретно ни к чему и не придя, он своим мужицким простым разумением решил, что такие сны ни к чему хорошему, по определению, привести не могут, и надо быть готовым к любым жизненным катаклизмам…

Дождь понемногу утих, лишь с тополиных листьев продолжали время от времени срываться тяжелые капли. Свежий воздух немного остудил взмокшую от пота голову Ильи, он щелчком отправил окурок далеко за окно и стал собираться на службу. Облачившись в новенькую милицейскую форму, Журавлев вышел из комнаты. Когда он проходил в коридоре мимо старенького трюмо, все же не утерпел, чтобы мимоходом не взглянуть на себя в зеркало: оттуда на него смотрел щеголеватый высокий парень в звании лейтенанта и в фуражке василькового цвета с краповым околышем, ловко перетянутый портупеей с кобурой на правом боку. Илья хоть и носил на фронте четыре года военную форму, к своей новой должности оперативного сотрудника отдела по борьбе с бандитизмом Тамбовского УНКВД еще не совсем привык и чувствовал себя немного неловко.

– Илюша, – окликнула его в приоткрытую дверь Серафима Никаноровна, которая, оказывается, не спала, переживая за своего постояльца, что он на весь день уходит голодный, а то часто бывает и на несколько суток, – ты бы хоть чаю попил!