Книга Куда он денется с подводной лодки - Наталья Труш

Она не знала, как все выложить подруге. Сначала думала соврать, сказать, что как у всех, ее Стас загулял. Потом решила, что ей самой от этого легче не станет. Надо было озвучить правду, а это она могла сделать только в этом доме.

– Ты только не падай, но Стас изменил мне не с женщиной…

– А с кем? – Антонина уронила тапку с ноги, которую покачивала ритмично на носочке.

– С мужиком! – выдохнула, будто собралась нырнуть в воду, Инга.

Тося присвистнула. Она это умела ловко делать еще с детства.

– Не свисти! Денег не будет, – привычно отреагировала Инга.

– Не беда! Их и так нет, – ответила подруга.

Потом Инга долго и путано рассказывала, как все было, что говорил Стас и как она себя вела.

– Вот и все. Вещи у меня в чемодане, чемодан в машине, а мне надо придумать, где пожить. У тебя не останусь, не проси! – опередила она подругу. – Во-первых, Воронин сюда припрется и тут ныть будет. Во-вторых, мама твоя – женщина очень проницательная, и придется ей все рассказывать. И вообще, хочу побыть одна. Мне знаешь какая мысль в голову пришла…

Мысль попросить у Тоси ключи от их дачи пришла ей в голову, когда она уже подъезжала к дому подруги. То, что там ее никогда не найдет благоверный, – это точно. Дачные поселки на мшинских питерских болотах – это местечко пострашнее Бермудского треугольника. И вообще, там ее никто не знает. И самое главное: домик у Кузнецовых хоть и в садоводстве, но не в общей куче, на отшибе.

Когда Кузнецовы вступали в дачный кооператив, слегка опоздали. И им, последним в списке, отдали неудобья за ручьем у леса – пять участков оказались на отшибе. Вроде и рядом, и в то же время – в стороне.

Участки у всех кривые и кособокие, никто особо-то и не высчитывал шесть соток, поэтому жили «заручьевские» просторно и широко.

– Инь! Да ты там с тоски умрешь! – Тося смотрела на подругу с жалостью. – Нет, мне не жалко – бери к л юч и. Мы в эт ом г од у т уда не по едем – это однозначно. Но как ты там жить будешь?! Там же удобства во дворе! Слава богу, вода в доме есть. А с работой как? Как ты будешь ездить? Это ведь три часа в одну сторону и столько же обратно…

– А я не буду ездить каждый день. Я все решила…

Она и с работой все решила. Давно уже хотела своими материалами, собранными в сибирских экспедициях, заняться, да все руки не доходили. Видимо, пришло время.

– Ты уйдешь из университета? – Тося снова с жалостью посмотрела на подругу.

– Ну, во-первых, уже почти лето, и моей работы там на куриный шаг осталось. Во-вторых… Тонь, ну что мне, денег не хватит, что ли? Ты же знаешь, университет у меня был совсем не для зарабатывания средств на проживание. «Был»… Видишь, я о нем уже в прошедшем времени думаю, – грустно сказала Инга. – И вообще, Тось, не смотри ты на меня как на умирающую. Перевезу свои тетрадки, компьютер у меня есть, займусь наконец наукой.

* * *

Она и правда собиралась серьезно поработать, но на запущенной даче Кузнецовых надо было для начала навести порядок, а это оказалось делом нелегким. Софья Гавриловна, будучи дамой модной и экстравагантной, на даче жила как крестьянка. И весь хлам, скопившийся за зиму, весной перевозила за двести километров.

– Какое счастье, что у нас нет машины! – говорила иногда Тося. – Ты представляешь, сколько бы мама могла увезти на машине, если даже в сумке-тележке с колесиками она умудряется за лето перетащить туда гору барахла! На чердаке стоит сундук. Я как-то добралась до него. Думаешь, что там было?

– Что? Золото-алмазы?

– Ага! Лифчики мамины! Штук сто, наверное, атласные «чепчики» времен хрущевской оттепели! Я ей говорю: «Мам! Ну на хрена ты это сюда притащила?» – «Носить буду! Не выкидывать же!» – ответила. Куда носить?!! Сколько надо женщине этого добра??? Не сто же штук!

– Так ты бы выбросила, – посоветовала подруге Инга.

– Да ты что?! Потом скандал будет. Пусть лежат…

Инга забралась на чердак в первый же день. Там было тепло от нагревшейся на солнце крыши. В щели и мутное чердачное окошко пробивались лучи, в которых вихрились миллиарды пылинок. Они щекотали нос так, что Инга расчихалась.

Она нашла тети-Сонин сундук. В нем и правда обнаружился склад атласных старых бюстгальтеров, смешных и стыдливо-уродливых, сшитых в пятидесятых годах на советской фабрике нижнего белья простенько и недорого.

А на самом дне сундука Инга нашла фотоальбомы. Она расположилась в пыльном старом кресле, стоявшем посреди чердака, и открыла первый, сильно потертый, с металлической застежкой на толстенных корочках переплета.

В нем были старые пожелтевшие фотографии. Виды какого-то поселка или маленького городка, видимо на Севере: полузанесенные снегом улицы, скользкие деревянные мостки-ступеньки в горку и с горки, полоска воды с подводной лодкой у причала, бравые веселые моряки.

– Ну-ну! – сказала Инга вслух сама себе. – Это у нас единственная любоФФ тети Сони – моряки!

Тетя Соня любила этот старый анек дот про то, как бабушка поучает внучку: «Любовь в жизни должна быть единственной, внученька! Вот как у меня – моряки!»

* * *

Через три дня на Ингу навалилась жуткая беспросветная тоска. Она наконец поняла, что все случилось с ней, а не в плохом кино. Будто действие успокаивающего укола закончилось.

Она проснулась в тот день с головной болью, с тяжестью в сердце и – самое неприятное – с жалостью. Она жалела себя, сына и, как это ни странно, Стаса Воронина.

Все-таки она его любила, хоть и замуж так скоропостижно вышла назло тому, кто предал ее двадцать лет назад – поверил сплетням и бросил.

А Стас… Инга даже по истечении двух десятков лет в браке испытывала к нему чувства. Впрочем, было от чего. Стас был нежен и ласков, покладист, но где надо – решителен. Он не обделял Ингу вниманием, не заставлял ревновать. Если даже в его жизни были какие-то тайны, сумел сделать так, что Инга никогда о них не догадывалась. А самое главное, она помнила, как он спас ее от одиночества, от детского горя. Он оказался лекарством от первой любви.

Будучи по своей природе правдоискателем – вся в отца! – Инга вдруг явственно ощутила, что это такое – правда, которую иногда лучше не знать. И ведь если бы она докапывалась, если бы, как следователь, связывала ниточки, чтобы вытянуть всю правду! Нет! Правда эта сама упала в ее руки, как плод перезрелый, и что делать с ней теперь, Инга не знала.

Она понимала только одно: ее благополучная семейная жизнь рухнула в одну минуту. Она даже винила себя в том, что не позвонила заранее. Пусть бы была у Стаса его тайная жизнь. Может, и не жизнь, а так, эпизод, как он сам ей сказал. Но она бы не знала об этом и смогла бы, как и прежде, жить в семье, заботиться о нем, о том, чтобы у него были свежие носки и рубашки и необходимая литература для диссертации, которой Стас занимался, блинчики по воскресеньям и соль Мертвого моря для ванны. Инга все делала для него с душой. Просто по-другому не представляла себя в семье.