Книга Сумерки свободы - Вячеслав Васильевич Костиков

рабочих настигала конница.

«14 марта, — пишет очевидец астраханской трагедии П. Силин, — было расклеено по заборам объявление о явке рабочих на заводы под угрозой отобрания хлебных карточек и ареста. Но на заводы явились лишь комиссары. Лишение карточек никого не пугало — по ним давно уже ничего не выдавалось, а ареста все равно нельзя было избежать. Да и рабочих в Астрахани осталось немного…»

Натянув сапоги диктатуры, сделав насилие главным инструментом политики, власть уже не могла, да и боялась повернуть назад, к гражданскому обществу. При дилемме разделить власть с другими демократическими партиями или продолжать диктатуру средствами насилия власть избрала второе. Предпочтение было отдано формуле семинариста из «Бесов» Ф. М. Достоевского:

— Народ не захочет…

Семинарист: — Устранить народ.

Начав с малой крови — с убийства депутатов Учредительного собрания кадетов А. И. Шингарева и Ф. Ф. Кокошкина в городской петроградской больнице, со «скромного» расстрела демонстрации в поддержку Учредительного собрания, люди в сапогах оказались по голенища в крови. Верховный семинарист Иосиф Сталин, облачившись в военный китель, повел уже открытую войну против собственного народа.

Эстетика сапога

Россия, одна из родин гуманистических идеалов, давшая миру Толстого, Достоевского, Чехова, блестящую плеяду русских философов, в том числе Владимира Соловьева с его «Оправданием добра», эта Россия была растоптана. Философия нравственности была отвергнута, ее творцы и последователи изгнаны за границу. На огромных пространствах России утверждался «Устав о неуклонном сечении», приводимый в исполнение идейными восприемниками Угрюм-Бурчеева, переименовавшего, как известно, город Глупов в Непреклонск. Идеалом школы «фанатичных нивеляторов» было «втиснуть в прямую линию весь видимый и невидимый мир, и притом с таким непременным расчетом, чтобы нельзя было повернуть ни взад, ни вперед, ни вправо, ни влево».

— Что же это, однако, за даль, в которую уводила эта линия? — спрашивает сатирик.

— Ка-за-р-рмы! — совершенно определенно подсказывало возбужденное до героизма воображение.

Поразительно то, с какой точностью Салтыков-Щедрин определяет идейно-психологический тип людей из породы казарменных нивеляторов: «Каждый эскадронный командир, не называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за честь и обязанность быть оным от верхнего конца до нижнего».

Удивительно, с какой последовательностью наши теоретики, даже лучшие из них, проводили в жизнь эти угрюм-бурчеевские идеалы. Даже Н. Бухарин, которого мы, в воздаянье за мученическую смерть, пытаемся причислить теперь к лику святых, прошел через увлечение казармой. В своих популярных в то время трудах он пытается распространить идеи казарм даже на семью, даже на ребенка. «Ребенок принадлежит обществу, в котором он родился, а не своим родителям», — писал он в «Азбуке коммунизма». Один из его последователей, известный в то время юрист А. Гойхберг, принимавший участие в разработке Закона о браке, шел еще дальше, предлагая «заменить семью коммунистической партией».

Создаваемая в русле такой идеологии новая советская школа ставила цель не воспитания гражданина отечества, а солдата всемирной революции. В «Педагогике переходного периода», вышедшей в Москве в 1927 году, известный в то время педагог-марксист В. Н. Шульгин писал: «Мы не призваны воспитывать русского ребенка, ребенка русского государства, а гражданина мира, интернационалиста, ребенка, который полностью понимает интересы рабочего класса и способен драться за мировую революцию… Мы воспитываем нашего ребенка не для защиты родины, а для всемирных идеалов».

Под гром трубы и топот сапог из нашей жизни постепенно вытеснялось интеллигентное, гражданское, естественное, доброе. Происходила милитаризация не только экономики, но и общественной жизни, даже тех ее хрупких ответвлений, где сапог, окрик, казалось бы, совсем уж неуместны. Одно за другим ликвидируются гражданские учреждения, носившие благотворительный характер. Из добровольных общественных организаций последовательно вытесняются некоммунисты. В самом начале 20-х годов ликвидируется Лига спасения детей, куда входили беспартийные гражданские лица, в том числе ряд бывших деятелей запрещенных партий — эсеров, меньшевиков, кадетов, желавших сотрудничать с Советской властью на благотворительном поприще. Функции Лиги (в стране в 1922 году, по официальным данным, насчитывалось 7 миллионов беспризорных детей) были переданы ВЧК. Этот факт можно было бы счесть за случайность, если бы позднее в «заботе о детках» не выявилась определенная логика и многие детские дома и колонии стали передавать в ведение ГПУ.

В 1922 году ликвидируется «Помгол», Комитет помощи голодающим, почетным председателем которого являлся В. Короленко. Видные деятели «Помгола», известные еще до революции своей широкой гражданской деятельностью, арестовываются. Некоторые из них без суда и следствия, административным решением ОГПУ высылаются за границу.

Мне бы не хотелось, чтобы у читателя создалось превратное впечатление о том, что за всеми этими противозаконными действиями стояла злая воля ЧК и лично Ф. Э. Дзержинского. Оговорюсь сразу: образ Дзержинского, мечтавшего в молодости стать ксендзом и волею судеб вместо сутаны облачившегося в солдатскую шинель, вызывает более сложные чувства. Работавшие с ним люди, в том числе и в ВСНХ, свидетельствуют о том, что это был чуткий и скорее гражданского, нежели военного склада человек. То, что из него сотворили «железного Феликса», — своего рода символ «Человека с ружьем», — такая же его личная трагедия, как и трагедия всей гражданской России.

Винить во всех наших бедах и жертвах ВЧК — ОГПУ — КГБ — это все равно что свалить всю вину за злодеяния Ивана Грозного на Малюту Скуратова.

За действиями «органов» всегда изначально стояла политическая воля, определенная идеология. Когда руками ВЧК изгоняли Комитет помощи голодающим, закрывали Академию духовной культуры, Лигу спасения детей, изгоняли из страны философов, писателей, поэтов, ВЧК была лишь исполнительным органом для той политической воли, которая несколькими годами ранее разгоняла Учредительное собрание. Суть всех этих следовавших один за другим «разгонов» состояла в упорном стремлении подавить в обществе любую независимую, гражданскую «истину», которая несла бы в своем генетическом коде идею плюрализма.

Дождались!

Один из героев популярного довоенного фильма «Александр Невский», умирая на поле брани от смертельной раны, горько вздыхает — «мала, дескать, кольчужка». Простенький этот, рассчитанный на массовый вкус эпизодец, тем не менее таит в себе почти притчевый подтекст. Любая кольчужка, латы, броня, «щит и меч», а в более поздние времена «ядерные щиты» становятся убийственными для их носителей. Ни в какие времена сапог не гарантировал людей от несчастий и погибели. Все военные, тиранические или классовые диктатуры, все пиночетовские и полпотовские «демократии» в конце концов бесславно гибнут и разлагаются. Опыт Европы свидетельствует о том, что только гражданское, плюралистическое общество, основанное на общественном консенсусе, способно дать гражданам мир, покой и процветание.

И, напротив, опыт советской истории свидетельствует о том, что сапог, пошитый из шагреневой кожи демократии, рано или поздно становится тесным для ноги и в конечном счете убивает и сапожника, и заказчика сапог. Все, что унифицировано, слеплено по единой мерке, генетически,