Книга Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове - Георгий Шевяков

и заскулила тонко и жалостливо в небо. Съежились на ветках воробьи. И было еще что-то едва уловимое, на что тогда никто не обратил внимания и не сопоставил с событием, изменившим вскоре город, и что повторялось потом раз от разу вместе с происходящими нелепостями — без туч темнело небо над головами, но звезды на нем не проступали. И тут, словно первый гром дал отмашку, с десяток молний, переплетясь друг с другом, засверкали в той же стороне, и словно под рукой небесного барабанщика забила могучая дробь, так что, казалось, задрожали стены и суеверный страх застил рассудок. Невольно, как в далеком детстве, прижался Димка к боку матери, и она заслонила его рукой. Завороженные ужасом, смотрели они в темноту за окном. Две или три минуты застывшим был мир вокруг. Но тут дунул ветер, вернулся свет, засверкали лампы в коридорах, застучали на улице трамваи. Гневливый и победный бас директора банка: «Безобразие, без понуканий ну никак» — донесся до них на излете эха, и, вздохнув и усмехнувшись мелькнувшим страхам, они вернулись к своим обязанностям.

Еще через полчаса уборка была закончена. Довольные и усталые мать с сыном привели себя в порядок, вышли из здания и неспешно направились к дому. Посторонний мог бы услышать, что по дороге женщина укоряла сына за курение, внушая самый страшный страх, который могла бы внушить, если б умела, своим мягким голосом. Говорила о раке, о сердце, о болезнях, которые неминуемо выпадают курильщику, приводя самый горький пример, который могла привести, упоминая мужа и отца, умершего от инфаркта пять лет назад. А сын оправдывался, клянясь, что только один раз пробовал и больше никогда не будет. Тихая мирная картина вечных укоров и обещаний нарушалась лишь в ларьках и магазинах, где покупали хлеб и другие немудреные продукты. Подойдя к панельным девятиэтажкам на Уфимском шоссе, где проживала семья, мать с сыном расстались. Мальчишка галопом, только его и видели, бросился к друзьям, что кучковались около гаражей, а женщина, перейдя дорогу, скрылась среди серых зданий.

Под «шестью стволами» резались в карты на деньги. И слово «резались» здесь не оговорка. Масти сверкали как ножи, рассекая воздух, от взмахов рук и ударов карт дрожали стволы и ветви кленов и тополей, что отбрасывали слабую тень к своему подножью, и благодаря которым место получило свое название; возгласы, и крики на могучем и непечатном русском языке заставляли проходящих мимо женщин недовольно хмуриться. Четыре подростка от двенадцати до шестнадцати лет поочередно то вскакивали с искаженными азартом лицами, то бессильно рушились на землю с последним вздохом, выпустив из рук удачу. Четыре червонца, полученные за мойку белой четверки, что сохла неподалеку, лежали на ящике от фруктов и ждали победителя. Пятая десятирублевая купюра, выданная за ту же работу и не принимавшая участие в схватке, была справедливо потрачена на пачку сигарет, которой немилосердно пользовались эти хрупкие, несмотря на весь их гонор, дети. Появление приятеля ничуть не оторвало их от главного на нынешний момент занятия. Кто-то буркнул: «привет, Спиноза», кто-то крикнул: «Смотри, как я их», — они продолжали так же самозабвенно прятать карты друг от друга, вскакивать и метать королей и дам на неструганные рейки ящика. К ним то и присоединился Дима Михайлов, расставшись с матерью, и, первым делом сунув в рот сигарету из общей пачки, прикурил от валявшейся тут же зажигалки и стал горячо болеть за приятелей.

Игра не затянулась. Последний бросок вызвал общий гомон, сменившийся легкой грустью потерпевших неудачу. Победитель аккуратно сложил купюры и сунул их в карман брюк. Последовавшие незамедлительно уговоры друзей расщедриться на пару банок пива вызвали у него отпор. И как знать, долго бы ему удалось сопротивляться — в юности друзья дороже денег и их укоры, словно раны в теле, — но голос мужчины, до сих не проявлявшего своего присутствия и сидевшего неподалеку на поваленной автомобильной покрышке, прикрытой газетой, прервал дружескую перепалку.

— Коврики помыли, пацаны?

Увы, про коврики все забыли. Нерасчетливо выданный аванс смутил мальчишек, короткая перепалка «ты виноват», «я тебе говорил» ни к чему не привела. Разгоряченные игрой они нашли быстрый выход.

«Спиноза, помой, будь другом», — высказал общее настроение самый старший, к которому тут же присоединились остальные. «Ну что тебе стоит», «Потом сочтемся», «Куришь же наши сигареты». Аргументы сыпались со всех сторон. Но для подошедшего Димки действенным оказался только последний.

— Ладно. За сигареты воду принесу, а мыть сами будете.

Взяв пустое ведро, он направился к колонке через дорогу, и, когда вернулся, резиновые коврики уже лежали на траве. Всем своим видом показывая несказанное утомление, игроки принялись за работу, которую вскоре и закончили. С сознанием исполненного долга все расселись кто куда — на покрышки, на землю, на ящики — и дружно закурили.

— Почему Спиноза? — раздалось вдруг за Димкиной спиной. — Фамилия и не русская, и не татарская. Откуда взялась?

— Это он Спинозу читает, дяденька — ответили со стороны — философ был такой датский.

— Не датский, а голландский — отрезал, насупившись, Димка.

— Странно. В детстве читают про пиратов, про индейцев, про бандитов, в конце концов. Почему именно Спиноза, а не тот же Кант? — продолжал мужчина. Спиноза не актуален. Я могу понять Федоров, Бердяев, все-таки про Россию.

— Он его в макулатуре нашел — так же прокомментировали сбоку.

— Ну и что? Нашел, выбросил, зачем же читать? — Пытливо смотрел мужчина на Димку.

— Там было написано, что бог никого не любит, — прошептал Димка.

Тихо стало после этих слов, потому что были они сказаны в девяносто восьмом году, когда мало было доброты среди людей. Шумливые мальчишки уткнули глаза в землю. Тонкая рука легла на Димкино плечо, слегка встряхнула.

— Ну-ну, бог. Если бы он еще был на свете. К тому же Спиноза писал, что бог никого и не любит, и не ненавидит. Так что толку, как от бога, так от Спинозы, как не было, так и нет. Хочешь, я принесу тебе действительно интересную и полезную книгу? О том, почему мы, русские, такие, какие есть. И что нас уже не переделаешь, даже ради нас самих — глухо закончил он.

— Как хотите, — мальчик пожал плечами.

— Ну и славно. Завтра в это же время и подъеду.

Коврики к тому времени высохли. Аккуратно постелив их в автомобиль, мальчишки дружно попрощались с мужчиной, наказав приезжать еще, мол, постоянным клиентам у них скидка, отчего и работники, и клиент дружно расхохотались. Оставив еще десять рублей «на чай» мужчина уехал. Пора было расходиться и