Книга Откуп - Лариса Анатольевна Львова

по-прежнему всё было.

Таисия чуть не уселась помимо лавки.

Мельниковы давно враждовали с семьёй этой Мотри, которая слыла колдовкой, а ещё была завистлива и пакостлива. Во всех родах, на которые косо глянул Мотрин глазок, случались беды. Она же была как заговорённая. Однако верховодить ей не довелось. Даже её свёкор, при жизни голова предместья, сноху ни во что не ставил. А люди её просто не любили.

— Хорошо, что отец Петерим тебя сейчас не слышит. А то бы наказал чёрными работами при храме. Где ж это видано, чтобы миропорядок каким-то шаманством, откупами восстанавливали? — в сердцах сказала Таисия.

— Матушка… — тихо, но напористо начала Саша, — а кто: отец Петерим или приезжие доктора остановили чумной мор? Петерим или шаман на ноги моего батюшку поднял, когда он под лёд провалился? Телёнка кто реке скормил, и она забрала свои воды из батюшкиного нутра? А он не дышал долго, и с ведро пены потом из него вылилось.

— Для твоего же блага запрещаю такое говорить! — тоже тихо, но с закипающей яростью сказала Таисия. — Волю Божию всем чем угодно можно назвать. Да только слаб умом человек решать, где промысел Его, а где доктора с шаманами.

А ещё она подумала, что Мотря, как болиголов, успела всё вокруг себя отравить своими бреднями.

Андрюня отказался пить и есть, застыл на лавке, уставив прозрачные голубые глаза в потолок. С курчавой бородкой, отросшими тёмными волосами, он кого-то очень сильно Таисии напомнил. Она даже вздрогнула, когда осознала: паршивая овца их рода точь-в-точь походил на одного из святых, изображённых в церкви Вознесения. И вообще он пошёл не в их родову — кряжистых, словно медведи, черноволосых и черноглазых сибиряков.

С рассветом на улице началась беготня. Не обошлось без пожара и рухнувших строений. Но рубленные из круглого листвяка избы, казалось, пустили корни в бунтовавшую землю и остались целы.

Не успела Таисия с невесткой обиходить коров, как прибежала мать Саши с тёткой Мотрей.

Таисия поджала губы, неодобрительно глянув на смутьянку и вражину, но через несколько минут уже слушала её, открыв рот от изумления.

Оказалось, что перед самыми последними толчками в предместье примчались верховые буряты. Они проехали вдоль побережья Великого моря и везде видели страшные разрушения. А ещё слышали, что улусы в степи брошены людьми. Им пришлось бежать со скарбом на телегах, скотом, потому что море стеной пошло на землю, а она сама стала опускаться. И если глянуть с утёса, то под водой видны крыши изб и дымовые отверстия юрт. А особо отчаянные видели, как утопленники, в разные времена взятые морем, начинают обживать новые жилища. Вот только скот на новом дне не остался, всплыл дохлый и был принесён волной к берегу.

— Таисия, ты баба уважаемая, — сказала Мотря. — Ты не побоялась в мор работать в лечебнице. Ты со своим мужем, Царствие Небесное ему, обороняла свой участок в тайге, пока от губернатора бумага насчёт вас не пришла. Научи же людей спастися. Уйдёт ведь весь край на дно Великого моря! Уж как мой сын Калистрат старается внушить народу правильный путь…

— Так ты ж сама ходишь и учишь народ откупаться, — вмиг стала сама собой Таисия — недоверчивой, злой и поперёшной.

— Единый это верный путь!.. — горячо проговорила Мотря. — Единый! Наши предки реки и море кормили, прежде чем за уловом идти. Охотники дань тайге испокон веку отдавали. А тут земля своё потребовала!

— Ну хорошо, положим, ты права. А что откупом нужно назначить? — коварно спросила Таисия. — Скот? Человека?

Она чувствовала: пережитое ночью и было ответом, что потребно земле. Но верилось в это плохо. Всю свою жизнь Таисия прожила с мыслью, что земля, воды рек и моря, тайга — всё это для людей. А теперь, выходит, наоборот?

Мотря покивала, глядя ей в глаза:

— Вижу, знаешь ответ. И это наше верное дело. Такое же, как человека на белый свет принять, как его же в землю положить.

— Ну и из кого откуп набирать будешь? — поинтересовалась Таисия, сама не веря, что разговаривает о богопротивном.

— Из грешников! Тот, кто род поганил, кто нечестиво жил и в мир горе принёс, пусть умрёт! — Мотря торжественно подняла руку с вытянутым указательным пальцем вверх. А Саша с матерью заворожённо, с обожанием уставились на неё.

— Ну знаешь, грешников не нам считать… — начала было Таисия.

А палец Мотри медленно опускался. На миг Таисия ощутила холодный укол страха — а вдруг эта новопроповедница укажет на неё. Грехи-то за Мельниковыми водились. И это касалось не только участков на золотоносных реках, которые покойный свёкор выкупил у язычников, обманув их по-крупному. Можно сказать, почти даром взял. И невыполненный договор за ним водился, когда в зиму не был завезён провиант и семь семей якутов померли от голода на заимке. А уж сколько застреленных покойников бы поднялось и пришло к ним в избу требовать своего откупа…

Но так жили многие. Всякий ел, жрал ближнего, дробил зубами кости, а потом каялся и жертвовал на церкви и часовни. Уважал и Господа Бога, и духов Нижнего, Среднего и Верхнего мира. Держал изнурительные посты и водил языческие хороводы. И чем чернее были прошлые грехи, тем большими строгостями и запретами окружали себя люди.

Но Мотрин палец указал на Андрюню. Самого несчастного недотёпу среди суровых удачливых Мельниковых.

— Мотря, ты не угорела ли часом? — рассердилась Таисия. — Андрюня свой грех замаливает и отрабатывает. Никому, кроме себя, он вреда не причинил. Мы с роднёй за него как один встанем!

— А всё ль ты о вашем мученике знаешь? — сузив глаза, спросила Мотря. — Есть, может, за ним грех, который только кровью смыть можно.

— Говори, что за грех, — сурово молвила Таисия, прикидывая, как содрать с Мотри платок для пущего позору и вытолкать из избы.

— У неё спроси! — выкрикнула Мотря и кивнула на Сашу.

Невестка побелела, как мазанная извёсткой стена, приоткрыла рот. Она ничего не сказала, но в огромных глазах застыла обида. Её мать отшатнулась от дочери. Меж густых бровей свекрови легла складка.

— За навет и поношение я тебя первую на откуп отдам, — сказала Таисия.

Саша была сговорена за Павла, как всегда водилось: без погляду, знакомства и приязни, только по воле родни. Но к мужу равнодушия или ненависти не выказывала. Хотя и нежности особой не было — так не принято чувства на вид выставлять. Он неё требовалось только уважение и послушание.

В памяти Таисии возникли книжки, которыми делился с невесткой Андрюня, сало и хлеб, которые заворачивала ему в