Книга Зимняя гостья - Сара Морган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем временем неизвестный Дэн дал распоряжения коллеге и принялся исследовать ее тело, ища травмы.
Гейл ощущала это как толчки и надавливания.
– Вы связались с ее семьей? Родственниками?
– С кем? – Коул. Говорит тихо и неуверенно.
– С любимыми. С родными и близкими. – Врач что-то прижал к ее голове.
– Не думаю, – начал Коул и откашлялся, – что у нее есть родные и близкие.
– Должен быть кто-то. – Дэн приподнял веко Гейл и посветил фонариком в глаз.
– Полагаю, это первый случай за долгое время, когда ей кто-то смотрит в глаза.
«Удивительно», – подумала Гейл. Она и не подозревала, что у Коула есть чувство юмора. Жаль, что обнаружить это пришлось при таких обстоятельствах.
– Возможно, мужчина? – Дэн положил ей что-то под голову.
– Никого. Только работа. Она любит только свою работу.
– Хотите сказать, что у нее нет ни одного близкого человека?
– Если только Пуччини…
– Отлично. Звоните Пуччини и сообщите, что произошло. Пусть едет прямо в больницу.
От возмущения Гейл попыталась открыть глаза, но боль ей не позволила. Оставалось надеяться, что познания врача в медицине обширнее, чем в искусстве.
– Я имел в виду композитора Пуччини. ГМ любит оперу. Людей? Едва ли. ГМ не семейный человек. Она замужем за работой.
Дэн чем-то сжал ее палец.
– Ах, ясно… Как печально.
Печально? Почему же?
Она руководит одной из самых успешных консалтинговых фирм на Манхэттене, ее часто приглашают выступить как прекрасного оратора, она написала книгу-бестселлер, а скоро их будет две, если поступят предварительные заказы. Что же в этом печального? Ее жизнь – предмет зависти, а не сожаления.
– Печально, что на такую суку приходится работать, – едва слышно пробормотал Коул и подумал: «Я не смог пойти на похороны бабушки, потому что в десять часов у нее была встреча и я был нужен».
Коул считает ее сукой?
Нет! Это невозможно! Она не сука, она вдохновляет людей!
Так сказала журналистка. Да, она много трудилась, но для пользы дела. Если бы не она, компания не добилась бы успеха, а у сотрудников не было достойной, хорошо оплачиваемой работы. Неужели они этого не понимают?
Может, стоит регулярно колотить этой чертовой звездой подчиненных, чтобы к ним вернулся здравый смысл? Пожалуй, пора дать всем понять, что она в сознании, иначе услышишь о себе еще много неприятного.
– По-моему, если у человека нет семьи, тогда он погружается в работу, – рассуждал Дэн, похлопывая ее ладонью по локтевой ямке, чтобы найти вену. – Все просто.
Игла вошла в вену, и Гейл пожалела, что не может пошевелиться. Она бы с удовольствием ударила мужчину за его слова и причиненную руке боль. Все совсем не так просто. Они напрасно думают, что работа заменила ей семью, спасла от одиночества, ведь это не так. Она посвятила себя карьере не из желания заполнить пустоту. Это был ее осознанный выбор. Гейл всегда сама принимала решения, сама строила по кирпичикам свою жизнь. Черт возьми, она написала об этом книгу! У нее идеальная жизнь, сконструированная согласно личным предпочтениям. Жизнь от-кутюр. В ней есть все, о чем она когда-то мечтала.
– Полагаю, жизнь ее пуста.
Пуста? Он что, не видит, где находится? Не обратил внимания, какой вид открывается из окна? Гейл сама нечасто любовалась видом – всегда была занята, – но все утверждали, что он великолепен. А фотографии, выставленные на шкафу? С самыми известными личностями делового мира? У нее замечательная, насыщенная жизнь.
– Да уж, бедняжка…
Она не бедняжка! Она генератор мыслей и идей. Они видят успешную женщину и ничего о ней не знают, не представляют, сколько пришлось трудиться, чтобы добиться высокого положения в обществе. Им не понять, почему она стала такой. Они не имеют представления, каким было ее прошлое, что ей пришлось пережить. Никто не знает ее по-настоящему. Это ее-то жизнь пуста? Считают ее одинокой и несчастной?
Они ошибаются.
Они…
Ошибаются ли?
На Гейл хлынул поток ледяного воздуха, вспыхнул яркий свет. Заданный Рошель вопрос эхом пронесся в голове: «И вы никогда не испытывали сожалений?»
Внутри зародилась мелкая дрожь, она росла, сотрясала все тело изнутри и рвалась наружу.
Она не сожалеет. И никогда не сожалела.
Сожаление – бесполезное чувство, кузен вины. Ни тому ни другому в ее жизни нет места.
Дрожь не проходила.
– Мы забираем ее в реанимацию.
К дрожи добавилась невыносимая тяжесть в груди. Неужели они так и не убрали шкаф с ее пострадавшего, измученного тела? Нет, дело не в нем. Эта тяжесть была внутри, не снаружи. Сердце? Нет. Боль не физическая.
Это боль душевная.
– Пульс участился.
Разумеется, участился! Виной тому эмоции и чувства, они всегда мешают. Именно поэтому Гейл никогда не пускала их в свою жизнь. Непонятно, кто впустил их сейчас, определенно, не она сама. Должно быть, пролезли в дырку в черепе.
– Возможно внутреннее кровотечение. Если дома о ней некому позаботиться, ее точно примут в больнице.
Ее положат в больницу потому, что в ее жизни нет никого, кроме работы и Пуччини. Но они не смогут принести ей стакан воды, не придут проверить ночью, жива ли она.
Дух, запертый в теле, теперь покрытом синяками и ранами, подталкивал сделать то, чему она учила других, – признаться себе, какова ее жизнь на самом деле.
Глава компании, владеющая квартирой в Верхнем Ист-Сайде с антикварной мебелью и предметами искусства, обеспеченная финансово до конца дней. При этом рядом нет ни одного человека, готового быстро приехать, когда ей плохо. Коул не в счет. Да, он здесь, но только потому, что ему платят.
Она нелюбима. До нее никому нет дела. Ни один человек, услышав о произошедшем, не подумает: «О боже, бедная Гейл!» Никто не станет звонить флористу и заказывать для нее цветы. Ни одной живой душе не придет в голову оставить у ее двери горшочек с запеченным мясом или позвонить, поинтересоваться, чем ей помочь.
Она совсем одна в этой реальности, которую сама создала. Совсем одна, абсолютно одна.
Гейл стало ясно, почему люди часто не желают копаться в своей жизни: в этом нет ничего приятного.
А что сделала она?
Выбрала такую жизнь сама, сама устроила все так, как хотела, а теперь недовольна, какой она получилась.
Гейл будто прозрела. По-настоящему.
Что, если она ошиблась и выбрала не тот путь? И методы, рекомендованные в книгах, тоже неверные?
Необходимо отменить публикацию книги, сказать издателю, что она хочет все переосмыслить и переписать. Как можно допустить выход произведения под названием «Новая сильная ты», если она лежит на полу, дрожа, как раненое животное?
Гейл попыталась открыть рот и выдавить из себя несколько слов.
– Она зашевелилась. Пришла в себя! Гейл, Гейл, вы меня слышите?
Да-да, она его слышит. Она нелюбима, но не глуха. Сделав усилие, она открыла глаза и увидела врача в форменной одежде и рядом встревоженного Коула. Затем оператора и Рошель, что-то торопливо писавшую в блокноте. «Использует возможность на полную», – пронеслось в голове. Девушка усвоила услышанное от нее и пытается изменить свою жизнь.
Вспышка в голове – еще одно озарение. Кто сказал, что изменить жизнь можно лишь однажды? Люди же делают ремонт в доме часто, верно? Пусть вы несколько десятилетий жили с белыми стенами, но это не значит, что однажды нельзя решиться и покрасить их в зеленый. Если жизнь перестала нравиться, надо все менять. Она не сожалела о том, что делала, но сожалела о том, что из этого получилось. Возможно, ей удастся вновь изменить все к лучшему. Возможно, еще не поздно восстановить разрушенное. Но первый шаг должна сделать она.
– Дочь… – Звуки сформировали слово. – Позвоните… моей дочери.
От нее не укрылось, как побледнел Коул.
– Травма головы оказалась серьезнее. Она, должно быть, бредит. Может, у нее амнезия?
Врач нахмурился:
– Что вы такое говорите?
– У ГМ нет дочери.
Гейл вспомнила, как малышку впервые положили ей на руки, как она вдруг осознала ответственность за жизнь и благополучие этого крошечного существа, еще не подозревающего, что ждет его впереди, сколько трудностей предстоит преодолеть. Она сама не смогла бы выстоять в жизни, скорее всего, сдалась бы, но выдержала ради дочери. Как можно сдаться, если надо защитить свое дитя? Она бы с радостью поставила вокруг дочери железный забор и пустила по нему ток, чтобы никто не мог подойти к ней и навредить.
– Гейл, вы знаете, какой сегодня день?
Она отлично знала – день, когда она впервые усомнилась в верности всего, что делала, день, когда она осознала, что сомнение способно причинить боль несравненно большую, чем удар по голове и сломанные ребра. Как же так вышло, что она всегда поступала неправильно?
Гейл собралась с силами и произнесла:
– Позвоните моей старшей дочери.
Вдруг
