Книга Секреты Ватикана - Коррадо Ауджиас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Клувий передает, что, подстрекаемая неистовой жаждой во что бы то ни стало удержать за собою могущество, Агриппина дошла до того, что в разгар дня, и чаще всего в те часы, когда Нерон бывал разгорячен вином и обильною трапезой, представала перед ним разряженною и готовой к кровосмесительной связи: ее страстные поцелуи и предвещавшие преступное сожительство ласки стали подмечать приближенные (Анналы, XIV, 2)[2].
Сенека, обеспокоенный таким оборотом дел, советует Атте, официальной любовнице Нерона, предупредить императора, что солдаты не станут подчиняться нечестивому принцепсу, свершившему святотатство. Нерон мгновенно схватывает суть переданного ему послания — отныне само присутствие матери вызывает у него отвращение, а в голове крутятся вопросы, как лучше убить Агриппину: veneno an ferro vel qua alia vi — ядом, холодным оружием или с помощью какой-то иной формы насилия. Расклад, однако, совсем не так прост. Никогда еще выражение «любовь-ненависть» не было настолько насыщенным смыслами. В тот миг, когда Нерон отдаляет от себя мать и отказывается ее видеть, он продолжает испытывать к ней сексуальное влечение как к женщине.
Скорее всего, хитроумная идея убийства Агриппины пришла в голову Ани-кету, командующему флотом близ мыса Мизен. В марте 59 года ее приглашают на торжества в честь Минервы в Байю: вдали от Рима все будет гораздо проще. Агриппина предложение принимает и прибывает в город, где ее с радостным пылом встречает сын. Они вместе ужинают, и за столом Агриппине отведено почетное место по левую руку от императора. Закончив есть, они некоторое время беседуют на пустяковые темы, пока, наконец, женщина не просит разрешения отбыть на свой корабль. Проводив ее до трапа корабля, Нерон
долго, не отрываясь, смотрит ей в глаза и горячо прижимает ее к груди, то ли чтобы сохранить до конца притворство, то ли, быть может, потому, что прощание с обреченной им на смерть матерью тронуло его душу, сколь бы зверской она ни была (Анналы, XIV, 4)[3].
В ночи мерцают звезды, на море штиль, кругом спокойствие (Noctem sideribus inlustrem et placido mari quietam). Корабль, приводимый в движение каторжниками-гребцами, удаляется от берега, скользя по темной поверхности недвижных вод. Агриппина, сопровождаемая служанкой Ацеронией, вышла на корму и возлегла на роскошное ложе под балдахином, даже не подозревая, что на эту непрочную крышу давят несколько квинталов (центнеров) свинцовых брусков. По условному сигналу утяжеленная крыша обрушивается вниз, но в этот момент изголовье импровизированной кровати затормаживает ее падение, а резкое колебание судна сталкивает обеих жертв за борт, в море.
Рабыня Ацерония, не осознав, в какую драматическую игру она вовлечена, начинает звать на помощь, кричит, что здесь мать императора. В итоге ее забивают веслами и палками. Более хитрая Агриппина выбирает другой путь — она молча добирается вплавь через канал до озера Лукрино.
Последствия покушения незначительны: у Агриппины только царапина на спине. Большее беспокойство в сравнении с физическим состоянием внушает ей собственное положение, несмотря на то что, будучи искушенной притворщицей, она делает вид, будто не осознает происшедшего. Агриппина отправляет с нарочным вольноотпущенником послание Нерону, в котором сообщает, что благодаря милосердию богов ей удалось спастись после инцидента.
Император, ожидавший, разумеется, совсем другого исхода, со всей ясностью улавливает подтекст и всерьез начинает опасаться мести с ее стороны. Колеблясь и сомневаясь, Нерон вызывает к себе Сенеку и префекта преторианцев Бурра. Философ спрашивает Бурра, не стоит ли приказать солдатам сразу же убить женщину, однако тот отвечает, что его люди, преданные памяти Германика, вероятнее всего, не рискнут притронуться к его дочери. Он боится, что отказ преторианцев приведет к катастрофическим политическим последствиям, и предлагает иной вариант. Ведь это командующий флотом Аникет наломал дров? Вот пусть он все и уладит. Описание знаменитого матереубийства содержится в хронике Тацита:
Убийцы обступают тем временем ее ложе; первым ударил ее палкой по голове триерарх. И когда центурион стал обнажать меч, чтобы ее умертвить, она, подставив ему живот, воскликнула: «Поражай чрево!» — и тот прикончил ее, нанеся ей множество ран (Анналы, XIV, 8)[4].
Поговаривают, что, получив известие о смерти матери, Нерон воскликнул: «Только сегодня мне по-настоящему вручена власть». Правда это или ложь, но фраза в полной мере отражает весь гнет присутствия Агриппины, который ощущал на себе Нерон в первые пять лет своего принципата. Ныне с ним рядом оставался только Сенека — учитель, интеллектуал, философ, стремившийся удержать равновесие на тончайшей, словно лезвие ножа, нити нейтралитета. С одной стороны, он не перечит капризам молодого монарха, включая откровенно преступные; с другой — пытается увести устремления Нерона обратно — к общим благородным, далеким от подлости, идеалам. Сенека хорошо знает пути высокой нравственности: в одном из своих Диалогов — «О милосердии», — и прежде всего в своих ста двадцати четырех «Нравственных письмах к Луцилию», он на высочайшем уровне проводит анализ исторической этики, набрасывает концепцию философии, устремленной к поиску добродетели и к реализации человеческой свободы в мире, отталкиваясь от внутренней, духовной свободы. Сенека прямо-таки опережает свое время, постулируя уважение к каждому живому существу, сострадание ко всем обделенным и несчастным, включая рабов.
Но как объяснить, что столь талантливый человек, проникнутый гуманистическими идеями и великодушием, занимался презренным ростовщичеством, хоть оно и сводилось лишь к «банковским ссудам»? (Снова воспользуемся современным словосочетанием.) Что едко высмеивал недавно убитого императора Клавдия в своем труде Apokolokyntosis, который можно перевести как «Отыквление»[5]? Конечно, Клавдий имел репутацию глупца, что верно то верно, да и потом, именно он приговорил Сенеку к семи годам тягостного изгнания на Корсике, но издеваться над едва почившим принцепсом, так или иначе, подло. А чего стоило блестящее оправдание стремительной кремации бедняги Британника? Или поддержка, оказанная Нерону в деле убийства Агриппины? Если смотреть с императорской точки зрения, то всегда можно отыскать самому гнусному деянию подходящую политическую мотивацию. Остается только поручить эту работу величайшему (и самому озадачивающему) интеллектуалу, которым располагал в тот период Рим.
Как истолковать подобные противоречия? До некоторой степени понять это поможет старинная идея, встречавшаяся еще у Платона, — надо вознести философа на вершину государственной машины, дабы тот помогал монарху толковым советом. К тому же необходимо принять во внимание, что правление Нерона начиналось весьма безоблачно.
И не будь при нем Сенеки, все бы пошло по еще более худшему сценарию. Что касается иных обвинений в его адрес, то некоторые из них были продиктованы чистой
