Книга Девочке в шаре всё нипочём - Александра Васильевна Зайцева

закон джунглей. Стрематься глупо, деньги лежат под ногами и, как известно, не пахнут. Хотя эти очень даже пахнут. Ну и ладно.

Бомжи не просто пахнут, они воняют до рези в глазах. Если такой не стремится увести у нас тару, а валяется грязным кулем в кустах, ни за что к нему не подойду. И Спринга обойдёт десятой дорогой. Но Каша всякий раз подлезает, расталкивает и предлагает помощь.

– Дай сто грамм, нутро горит, похмелиться надо, – сипит очередной оборванец.

– Нету у меня. Может, вам скорую вызвать? – дружелюбно улыбается Каша. Его щекастое сдобное лицо становится до невозможности простодушным, но глаза всё равно беспокойные, жёсткие.

Бомжу плевать на Кашины глаза и резоны. Он продолжает клянчить:

– Хоть глоток дай, будь человеком.

– Нету, говорю.

– А чё ты меня тогда будил?

– Спросить. Помощь нужна?

– Иди ты… спаситель, блин.

Каша горестно качает головой и топает дальше. После обеда он отволочёт бутылки на пивзавод, где сладостный аромат солода перебивает шершавый запах опадающей листвы. Там пустая тара волшебным образом превратится в купюры, которые станут билетами на концерт. Недостающую сумму я потяну из сумочки Ма. Это впервые, может, и не заметит.

В прошлый раз обошлись без билетов, влезли в здание цирка через узкое окошко, что в пристройке. Прокрались в темноте между шумно дышащими, чавкающими, шуршащими звериными клетками, пропитываясь тяжёлой животной вонью, сломали расшатанную задвижку на двери и выбрались-таки в холл. Теперь заветное окно надёжно забрано решёткой, а другого пути в обход контроля мы не нашли. Поэтому пойдём как все, через главный вход.

В день концерта наши подкатывают к цирку пенистыми волнами и вливаются в стеклянные двери ярким голосящим потоком. Подозрительные личности предлагают дешёвые флаеры, почти не стесняясь ментов, а те с каменными лицами пасутся неподалёку. Мы для них – мусор, клоуны, – так они говорят. Но сегодня мы в своём праве.

Тётки на входе по-сорочьи выхватывают билеты, стараясь не прикасаться к рукам, украшенным татуировками, браслетами, перчатками с обрезанными пальцами, затейливыми перстнями и чёрным маникюром. Они боятся нас и поэтому смотрят угрюмо. Мы широко ухмыляемся в ответ, заполняем холл и движемся, течём звенящей толпой. Нас – сотни, мы – одно.

На круглой арене выставлен и отстроен аппарат, в воздухе висит ровный гул возбуждённых голосов, переходящий в радостный вопль при появлении музыкантов. Они берут с места в карьер, первыми же мощными аккордами сотрясая стены. Каждая песня всё сильнее сжимает нас в тугую пружину. Солист трясёт гривой потных волос, гитаристы ходят кругами, высоко задирая грифы, их пальцы бегают по струнам с огромной скоростью, от барабанщика вот-вот повалит дым.

Мы продираемся к невысокому бортику арены, туда, где колышется разгорячённая толпа. Могучий Каша раздвигает джинсово-кожаные спины, прокладывая путь. Множество глоток выкрикивают слова, и мы вопим с ними. Кода, сумасшедшая барабанная дробь, последняя звенящая нота. Я стиснута между Буддой и Джимом. Я – бенгальский огонь, я – центр вселенной. Я не чувствую времени.

Зал ревёт и успокаивается лишь с началом новой песни. Теперь софиты не взрываются красным, они медленно гаснут, и лишь несколько острых лучей плывут во мраке, высвечивая притихшие лица. Щёлкают зажигалки, в дымном воздухе особенно нежно звучит акустическая гитара.

– Пойдём потанцуем, – говорит Джим.

Я оглядываюсь на Будду:

– Джим зовёт танцевать.

Тот лишь слегка пожимает плечами. Джим тащит меня вперёд, его чёрные глаза мерцают, когда он оборачивается. Я не успеваю подумать и вообще что-то понять. Пара шагов, бортик арены, и вот мы стоим рядом с музыкантами. Наши кричат, хлопают, свистят. Джим кладёт ладони мне на талию, они обдают жаром. Я обнимаю его за плечи, и мы медленно кружимся.

«Делай свободный полёт, делай со мной, если захочешь, я буду тебе войной, если попросишь, я научусь воскресать для того, чтобы снова увидеть тебя…»

Ещё до припева на арене появляются охранники. Мы не сопротивляемся, но Джиму заламывают руки.

– Эй, полегче! – кричит в микрофон солист.

Охранники провожают нас до служебного выхода пустыми гулкими коридорами.

– Иду в поход, два ангела вперёд, один душу спасает, другой тело бережёт, – дурачится Джим, поглядывая на конвоиров.

Мне хочется прыгать и смеяться. А когда, уже на улице, он напевает про колокольчик в моих волосах, что звучит соль-диезом, я думаю о Будде и усаживаюсь на скамейку. Я буду ждать его и остальных, хоть и холодно. Джим зовёт бродить по городу, но я отрицательно качаю головой. Тогда он снимает косуху и набрасывает мне на плечи. Укрывает красным шарфом. Торжественно вручает свежесорванную рябиновую гроздь и заявляет, что я прекрасна. Он болтает без умолку, и мне спокойно.

7

После концерта домой не тянет. Уже стемнело, мы бредём под фонарями, сами не зная куда. Наши разбрелись по флэтам, на Колесо или в Мелин переулок, а мы топаем себе, как заведённые.

Будда впереди на десяток шагов, чёрный кожаный плащ распахнут, руки в карманах. Он часто так делает – идёт один. И наверняка чуть улыбается, заново прокручивая музыку в голове. Мы позади – я, Джим, Каша, Спринга и Чепчик. Спринга рассказывает про какую-то Эмани, которую встретила в туалете цирка и которая только что вернулась из Крыма. Каша перебивает, говорит, что давно пора рвануть к морю автостопом или электричками. Я смотрю на спину Будды, но навязчиво чувствую Джима левым плечом. Слева теплее. Это странно.

Три гопника обгоняют нас возле рыбного магазина «Пеликан». За ними тянется алкогольный душок и матерная невнятица, на которую привычно не обращаем внимания. Но когда они догоняют Будду, я слышу звук удара – громкий обжигающий шлепок. Трое идут дальше, а Будда сгибается пополам, прижимая руку к лицу.

Я срываюсь на бег. Он отводит ладонь, по подбородку течёт кровь. Фонари вспыхивают, и я слепну от ярости. Гадёныши сделали это – просто потому что могли! За плащ, берцы и длинные волосы. Походя, без причины и даже повода. Но никому не позволено так поступать с Буддой! С любым из нас!

Джим хватает меня за локоть, но не может удержать. Ноги несут, косуха слетает с плеч.

– Ты, урод! – кричу я, догоняя троих.

Они останавливаются, успевают развернуться лишь наполовину, а я уже в прыжке. Бросаюсь на центрального, царапаю скрюченными пальцами, пытаясь добраться до глаз. Он высокий, сгребает сильными ручищами, отшвыривает. Падаю, встаю, снова бросаюсь. На этот раз застать врасплох не удаётся, он держит меня, дышит перегаром и кричит:

– Заберите свою припадочную, или я её вырублю!

Джим на ходу снимает с бедра увесистую цепь. Но меня больше не накрывает, я перегорела.

– Пусти, – говорю.

– Успокоилась?

– Пусти.

На