Книга А теперь прервёмся на позывные - Гэри А. Браунбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем дела некоторое время шли намного лучше. Буквально перед тем, как все началось, Лора взяла двухнедельный отпуск. В наступившей после паники суматохе, в условиях военного положения — как вы, наверное, помните, введение военного положения практически ни к чему хорошему не привело, — никто не подумал позвонить Лоре и узнать, все ли с ней в порядке. Она предупредила, что поедет в Мэн навестить сестру, и, полагаю, большинство из нас решило, что она успела добраться до сестры прежде, чем начался этот кошмар.
А два дня назад Лора снова появилась на работе. Через окно дикторской кабины я вижу, что она сидит за своим столом. На ней надето одно из любимых платьев, а на руках — маникюр. Возможно, она успела его сделать еще до Великого Пробуждения, но мне отсюда кажется, что лак свежий, и Лора нанесла его перед тем, как появиться на работе. И еще должен добавить: она приехала в студию на машине. Помню, как я обрадовался, когда увидел едущую по улице машину, — это означало, что здесь есть еще кто-то живой и он решил проверить, как я тут вообще.
Я очень хорошо ее вижу: она сидит на своем обычном месте. Примерно треть головы у нее отсутствует. Догадываюсь, что Лора воспользовалась или дробовиком, или пистолетом, стреляющим пулями со срезанной головкой. Вероятно, эта прекрасная милая женщина, которая была всегда такой скромной с другими людьми, страдала чертовски сильно, намного сильнее, нежели мы могли предположить. Вероятно, она вернулась сюда, потому что радиостанция, работа, место за столом… это единственное, что у нее осталось в жизни. Если бы только я был к ней добрее. Ну почему я тогда так уверенно решил, что наша беседа за чашкой кофе поможет Лоре, — и в итоге оставил ее наедине с ее болью, и та взяла верх. Вот если бы… Господи!.. Если бы я сказал Лоре, что она уже не будет такой хорошенькой, если сбросит вес. Если бы… черт! Одну минуточку.
Так. Прошу прощения. Дожил, мать его, до сорока трех лет, а плачу, будто младенец, которому не дают чертову бутылочку. Я просто теряю рассудок, народ. Просто теряю рассудок! Потому что, когда я смотрю на Лору, сидящую за своим столом, вспоминаю Сару Грант, идущую к дому родителей, понимаю, как много мертвецов смогли вернуться домой, пешком ли, за рулем машины или в чертовом автобусе… Когда я думаю о том, как они нас узнают, как вспоминают нас… Видите ли, Лора обязательно каждую неделю приносила в студию шоколадное печенье собственного изготовления. Никто не готовил такого вкусного печенья, как Лора. То есть буквально никто! Она всегда заворачивала отдельно каждую печенюшку в вощеную бумагу, клала их на поднос, накрывала фольгой, а сверху завязывала красивый праздничный бантик.
На столе перед ней стоит поднос с домашним шоколадным печеньем, оно завернуто в бумагу, поднос накрыт фольгой, а сверху красуется бант. Черт! У нее нет половины мозга — он размазан по обоям в ее квартире, — но она все помнит. Эй, до вас доходит? Мертвые помнят! Помнят всё. И не имеет значения, пролежали они в земле десяток лет или выбрались из ящика в морге до того, как родные пришли их опознать, — они всё помнят! Всё!
Понимаете, что это значит? И вы еще не обмочились от страха? Смотрите: если они могут вылезти из могилы, после того как десять лет были пищей для червей и волейбольной площадкой для личинок, и помнят при этом, где жили и кого любили… тогда получается, что эти воспоминания, эти неосязаемые фрагменты сознания и эфира, о которых нам говорят, являются частью той мифической и мистической штуковины, что называется душой. И это значит, что душа после смерти никуда не девается. Она не возвращается в землю, не растворяется в воздухе и не вселяется в тело ясноглазой девчушки, как показывают в фильмах… Она просто болтается поблизости, точно бродяжка возле автобусной остановки пятничным вечером. А это значит: после смерти ничего нет. Это значит: Бога нет. Это значит: существует только наша жизнь. Ну не хреново ли, а? Только эта никчемная жизнь, и в конце ее нас ожидает старуха с косой. А все эти религиозные учения, которыми нам компостируют мозги, просто чушь собачья. Хе! Марк Твен, выходит, был прав. Помните конец его «Таинственного незнакомца»? Нет цели, нет причины, нет Бога, нет дьявола, нет ни ангелов, ни чертей, нет высшего предназначения; бытие — фикция; молитва — непристойная шутка. Не существует… ничего не существует. Жизнь и любовь — не более чем пустышка, это как украшение, завеса, при помощи которой мы прячем от самих себя печальный факт. Сотворение Вселенной было ошибкой, а мы с вами, дорогие друзья… мы всего лишь досадная случайность. Вот что из всего этого следует, и это… черт, мне от этого хреново. Потому что… ну, я типа надеялся, понимаете? Но я думаю, сейчас надежда такая же жестокая шутка, как и молитва.
Тем не менее, друзья, вы не находите забавным, что посреди этого разложения и смерти все же существует некоторое подобие жизни? Вы видите, как оно повсюду пускает корни. Догадываюсь, что именно по этой причине столь многие из нас выбрали подходящий для своего веса крюк на потолке, или зарядили дробовик и убили сперва родных, а потом пустили себе пулю в рот, или шаг нули вниз с крыши многоэтажки, или направили автомобиль, мчащийся на скорости девяносто миль в час, прямо в стену дома, или… или.
Позади меня есть окно, из которого открывается грандиозный вид на холмы. Посреди пустыря, что раскинулся на задворках студии, растет гигантский старый дуб. Он там, наверное, уже пару тысяч лет. Вчера на пустыре появился мертвый парень. Он подошел к дереву, задрал голову и стоял так, любовался. Мне интерес но: он сделал под этим деревом предложение своей будущей жене или под дубом с ним произошло какое-то иное реально многозначащее — прошу прощения за мой язык — событие? Что бы там ни было, но он вернулся на это самое место. Он сел на землю и привалился спиной к стволу. Насколько я могу различить, он до сих пор там сидит.
Потому что мы обнаружили — разве не так? — что мертвые, как только возвращаются в свои дома, достигают, так сказать,
