Книга Фронт без окопов - Михаил Александрович Ардашев

сильно верил этому, но и сказать, что совсем не верил, — тоже нельзя. А когда пришли на Сан «русские большевики» в зеленых фуражках, тогда он окончательно убедился, что все эти разговоры выеденного яйца не стоят. После прихода Красной Армии ему дали землю, от панского поля отрезали — ее оказалось вполне достаточно для всех крестьян села; и скотом обзавестись помогли, и налоги сократили. Он считал себя в большом долгу перед большевиками, потому и приютил у себя русских девочек. И сейчас, когда Ядвига сказала, что немец грозится убить Иру, Ян решил удочерить ее. Но не это лишило его сна и покоя, а сомнение в том, правильно ли он поступит, если окрестит дочь советского офицера, коммуниста, в костеле…

А утром, неся на руках принаряженную Иру, он шел вместе с Ядзеней по улице села. Удивленные селяне смотрели им вслед.

— Проше ойченьку, — обратился Тырда к ксендзу, — окрестите ее и запишите на мое имя.

Так Ираида Павлова стала католичкой Ириной Тырда, а по семейному просто — Ирця. Ириной ее нарекли потому, что в семье Тырды никто, даже Ядвига, не знал ее полного имени — Ираида.

А о судьбе Лукерьи Самсоновны не было никаких вестей. Где она, жива ли — ни слуху, ни духу. От дальних знакомых узнал Тырда, что будто бы всех жен комсостава в первый же день войны отправили из Перемышля на машинах во Львов. А что с ними дальше сталось, никто сказать не мог. Может, погибла Лукерья где-нибудь на дальней дороге от вражеской бомбы, может, скончалась от лихой болезни или увезли на каторжные работы в Германию. А может, и жива-здорова.

Неизвестна была и судьба начальника заставы. Среди убитых пограничников, стойко оборонявших заставу в первые дни войны, как сказали Тырде, Павлова не нашли…

Время шло. Ядвига из голенастого и угловатого подростка превратилась в стройную, красивую паненку, а Ирина вытянулась, окрепла под крылом своей заботливой нянечки. Вот уже снова прокатился через село Шувско фронт, на этот раз с востока на запад, и, грозно громыхая пушками, ушел за Ярослав. Вот уже те пушки, с опущенными стволами, молчаливые, зачехленные, плавно катятся через село в сторону Львова, и на кумачовых полотнищах, прикрепленных к бортам грузовиков, написано: «Встречай, Родина, своих сыновей с великой Победой!» Вот уже минуло первое послевоенное лето, а от Лукерьи Павловой по-прежнему ни писем, ни телеграмм…

Однажды Ира играла у завалинки в куклы с соседскими девочками.

— Ирцю! — окликнула ее из окна Ядвига.

— Цо?

— Ходь ту, прэнтко!

Когда Ира прибежала в хату, Ядзеня усадила ее на стул, принесла в тазике теплой воды и принялась мыть ей с мылом ноги. Затем вытерла насухо и стала надевать белые-белые гольфы с пушистыми кисточками на шнурочках. Надела и новенькие туфли, платье, причесала пушистые волосы, вплела в них ленту, и отошла, любуясь и словно спрашивая: ну, как?

— Добже! — удовлетворенно сказал Ян.

Ира смотрела на них радостно-удивленно.

— Завтра в школу пойдешь! — объяснила ей Ядвига.

А на другой день они шли по улице к сельской школе, держась за руки, как две родные сестры…

Село, в котором жила Ира, после войны отошло к Польской Народной Республике. Так бы, наверное, и продолжала жить русская девочка в семье польского крестьянина Яна Тырды, если бы не один случай.

В начале второго послевоенного лета служебные пути-дороги привели в Шувско советского офицера. В разговоре с селянами он неожиданно узнал об Ираиде Павловой — дочери своего бывшего сослуживца, и тут же решил наведаться к Тырде.

— Отдай девочку мне, — сказал майор Яну. — Если отца и матери нет в живых, я разыщу родственников, а то и сам удочерю ее.

— Не обижайтесь, пане майор, не отдам. Вдруг у нее мать объявится? А не приедет Лукерья Самсоновна, пусть Ира растет у меня — я ее поважаю лучше родной!

*

На военной машине в сопровождении офицера-пограничника Лукерья Самсоновна спешила в Шувско. Уже давно осталась позади государственная граница, под колеса автомобиля стлалась знакомая дорога на Перемышль, на Ярослав, а Лукерья все молчала. Так она не проронила ни слова до самого Шувска. Разные в ней боролись чувства: боязливая радость сменялась сомнениями — ее ли это девочка? А вдруг это дочь какого-нибудь другого погибшего офицера? Нет, нет, такого не может быть! Довольно с нее того, что она испытала.

С тех пор, как по этой дороге ее увезли пять лет назад на восток, у нее не было радостных дней. Даже праздник Победы принес ей слезы — она еще раз с горечью почувствовала свое вдовье одиночество, еще раз пожалела, что не осталась в тот субботний вечер дома. «Лучше бы уж встретить беду вместе с ними — с мужем, с дочками…» А что все они погибли, она в этом не сомневалась. Все эти годы, где бы она ни работала — в колхозе, на льнозаводе, на маслозаводе, — она сама и через советские органы писала и просила военные штабы и ведомства сообщить ей о судьбе Василия, Ираиды и Аллы. Ответы приходили по форме разные, а по сути одинаковые: точных сведений нет, пропали без вести… И вдруг нежданно-негаданно одна знакомая сообщила ей, что Ира жива, находится в Шувске у Яна Тырды, и будто бы ее даже видел какой-то майор, возвращавшийся из Германии на родину. Майор сообщил об этом одной жене командира, та знакомой Лукерьи — так и дошла эта весть по цепочке до далекой деревни Верхне-Березово, затерявшейся среди лесов на северо-западе Кировской области. Не откладывая ни дня, ни часа, Павлова добралась в путь.

По обочинам шоссе стояли задумчивые яблони с набивающимися плодами, мелькали узкие полоски кое-где еще не сжатой пшеницы, ровные рядки окученного картофеля. До чего же жарко в машине. И этот резкий залах бензина, просто дышать нечем! У Лукерьи ломит виски, обсохли губы. Будет ли конец дороге? Скорей бы уж доехать, узнать…

Вот, наконец-то, и Шувско. И дом Тырды.

С замирающим сердцем Лукерья Самсоновна торопливо переступила порог хаты. За столом — она видела только ее одну — сидела чем-то очень знакомая и в то же время совершенно незнакомая светловолосая девочка с голубыми бантиками в косичках и, болтая босыми ножонками, пила из эмалированной кружки молоко.

— Ира, дочурка моя родная!.. Кровинушка ты моя! — ринулась мать к девочке.

— Цо то? Я не вем тэй пани, — отстранилась удивленная Ира.

Лукерья не поняла слов дочери, но сердцем почуяла, что та не признает в ней мать. Вот и гостинцы не взяла, отвела назад руки. Какое материнское сердце может выдержать это! Лукерья Самсоновна разрыдалась.

— Доченька, милая,