Книга Вперед - Энди Вейер

Но еще лучше платья были сережки. Как сказала мать, они принадлежали бабушке Саманты, которая умерла, когда матери не исполнилось и двадцати, от каких-то невыявленных проблем с сердцем. Сережки представляли собой маленькие серебряные листочки с вставленными в них жемчужинами. Отпуская Саманту в школу вместе с матерью ее подруги Кары, мать предупредила ее относиться к сережкам очень бережно.

Девочке потребовался целый час, чтобы хоть как-то справиться со страхом перед танцевальной площадкой, но даже и после этого ее движения оставались скованными, она стеснялась крутить бедрами и поднимать ноги от пола. По большей части Саманта и другие девочки подпевали слова знакомых песен, встав в круг и качая головами, отчего блестки с волос незаметно осыпа́лись на пол актового зала. Один раз Саманта решилась на медленный танец с Дэвидом Шахом, вместе с которым занималась в хоровой студии. От Дэвида пахло по́том, но у него была милая застенчивая улыбка, и он пел чистым тенором.

Когда Саманта вечером вернулась домой, она поднесла руки к ушам, чтобы снять сережки, и обнаружила, что правой нет.

Саманта обыскала коридор второго этажа, лестницу, кухню и прихожую, понимая, что сережка, скорее всего, была потеряна еще в школе. Наконец она вся в слезах прибежала к матери и протянула единственную оставшуюся сережку.

Мать помолчала, забрала у нее сережку, затем улыбнулась, погладила девочку по голове и сказала, что это пустяки.

Когда ночью Саманта встала, чтобы попить воды, она увидела в коридоре мать, которая в белом махровом халате ползала на четвереньках, ища на ковровой дорожке то, что обронила дочь.

Сейчас, возвращаясь в научный комплекс, чтобы продолжить свою работу, Саманта оказалась в редкой на Шпицбергене полосе солнечного света. В ярких лучах снег искрился, подобно осыпавшимся блесткам с волос и жемчужинам, вставленным в серебряные листья.

Осталось две недели

Когда в лаборатории появился цветок, все собрались вокруг.

Образец оказался на столе у Саманты. Это было целое растение: цветок, стебель, листья и корни, помещенное в прозрачный раствор, в котором сохранялись все образцы. По большей части они попадали на Шпицберген уже подписанными учеными, которые собрали их в естественной среде обитания еще много лет назад; однако иногда подписи терялись, или же руководство находило, что они не соответствуют истине. В просторных подземных хранилищах под лабораторией по-прежнему оставались тысячи образцов, многочисленные ряды баночек с растениями, чьи названия быстро забудутся во время длительного космического путешествия. Но Саманта и ее коллеги как раз трудились над тем, чтобы успеть зафиксировать как можно больше информации.

Этот конкретный цветок был желтый и круглый, с десятками лепестков, оборками окруживших середину. Стебель был мохнатый и светло-зеленый, листья у основания вытянулись длинными гладкими полосками. Какое-то время все молча смотрели, как Саманта печатает первые параметры внешнего осмотра: «желтый, высота 28,2 см, листья: пять, происхождение: Великобритания».

– Похоже на одуванчик, – сказал Дэн, когда Саманта прильнула к экрану с картинкой, которую ей предложила база данных.

– И что? – возразила Аверилл. – И одуванчики тоже нужно занести в каталог.

– Послушайте, мы не успеем разобрать все образцы до отлета, – сказал Дэн, – и лично я предпочел бы сохранить генетический материал какой-нибудь редкой африканской фиалки, чем простой одуванчик. Разве это преступление?

– Нельзя отбирать образцы по собственной прихоти, – возразила Аверилл. – Кому-то дороже африканская фиалка, а кому-то – одуванчик.

– Я не могу принять то, что не существует объективных стандартов красоты и ценности.

– Это не одуванчик, – наконец сказала Саманта. Она указала на листья у основания растения. – У одуванчика листья… какие-то убогие. А у этого растения они гладкие и красивые. Видите?

– Это официальный ботанический термин? – заглянув ей через плечо, спросил Джош. – «Убогий»?

– Помолчи, – сказала Саманта. – Кажется, я нашла совпадение.

Она прочитала перечень отличительных особенностей растения, которое, как ей казалось, лежало сейчас перед ней. Дойдя до конца, Саманта улыбнулась.

– Это сноудонская ястребинка, – объявила она. – Значится как «редкая».

– О, я слышала о ней, – с ярко выраженным ирландским акцентом произнесла где-то у нее за спиной Алиса. – Считалась практически исчезнувшей вследствие чрезмерного выпаса домашнего скота, но затем какая-то эпидемия выкосила в Уэльсе поголовье овец, и бац! – цветы вернулись.

– Вот видишь! – торжествующе заявила Аверилл. – Это скорее африканская фиалка, а не одуванчик. Я же тебе говорила.

– Ты говорила мне другое, – возразил Дэн.

Саманта отнесла растение в тележку, оставив отпечатки своих пальцев на стеклянной банке.

* * *

Саманта могла обозначать свои детские годы любимыми цветами. Когда ей было пять лет, это был пурпур; в семь – зеленый; а в десять лет ей больше всего нравился темно-синий. Цвет ночного неба сразу после захода солнца, сказала она своей матери, и они вместе снова перекрасили ее спальню. Сверившись с картой звездного неба, мать разместила на стенах светящиеся в темноте звезды, закрепив их кнопками.

Саманта была в темно-синей рубашке, когда отец как-то вечером в июле взял ее с собой в заповедник Уоррен-Филд. Им пришлось оставить машину на стоянке у входа и дальше идти пешком по петляющим дорожкам, прихлопывая комаров. Саманта до сих пор помнила сладковатый медицинский запах репеллента, которым ее обрызгал с ног до головы отец перед тем, как они тронулись, сказав сначала задержать дыхание и зажмуриться.

В дороге они не говорили. Отец не объяснил, зачем они шли в глубь заповедника, в безлунную ночь. Саманта с раннего детства уяснила, что чем больше она разговаривает с отцом, тем с большей вероятностью он ее чего-нибудь лишит. В основном сладкого, но иногда, бывало, каких-нибудь поездок, которые он ей обещал, – в кафе-мороженое, в зоопарк, в гости к дедушке. А вот молчание, как правило, приносило вознаграждение.

Когда они наконец добрались до просторного поля, Саманта была мокрой от пота. Раздвигая высокую траву, отец прошел в середину поля, так, что по обеим сторонам был виден лишь край леса. После чего начал собирать телескоп, прикручивать линзы, складывая в карман снятые с них колпачки. Он достал телефон, чтобы узнать точные координаты, и Саманта увидела его лицо, озаренное голубым сиянием экрана. Глубокие морщины на лбу, проседь в бороде.

– Я хочу, чтобы ты посмотрела в окуляр, вот сюда, очень внимательно, потому что эта штука промелькнет за одну секунду, – сказал отец. – Я скажу, когда именно.

Саманта прильнула к окуляру и стала ждать, старательно следя за тем, чтобы не навалиться вперед и не сбить настройку телескопа или не отклониться назад и пропустить нужный момент. У нее затекла спина, ноги ныли, но наконец отец сказал: