Книга Записки студента-медика. Ночь вареной кукурузы - Дмитрий Правдин

– Тогда вам придётся перенести ваш подъем на шесть утра, когда гимн играют по радио. Радиоточка в ваших домах оборудована.

– Странно, – переглянулись между собой Сергеичи.

– А чего странного, – парторг посмотрел на абитуру тяжелым взглядом, – подъем флага символизирует начало нового трудового дня и настраивает, так сказать, на трудовой подвиг. Дисциплинирует, в конце концов.

– А без этого никак нельзя? – поморщился Полоскун.

– Да, вы что? – впервые за все время знакомства Ендовицкий перестал улыбаться. – Как можно? Это незыблемая традиция нашего «Красного пахаря». Все студенческие отряды, что приезжали к нам, до вас ее активно поддерживали. Не вижу смысла прерывать. Это же еще и политическое дело.

– Максим Сергеевич, – загорелись глаза у бывшего комсомольского лидера Глазовой, – это же так здорово: начинать новый день под подъем флага и гимн нашей страны.

– Особенно в шесть утра, – пробурчал Сергей Пахомов, больше известный в определённых кругах как «Пахом».

У Пахома папа – доцент в мединституте на кафедре патологической физиологии, который мечтал видеть, как его сынок, стоя рядом с ним, работает с подопытными кроликами. Сынка же, по большей части, воспитывала улица и ему давно уже была уготована судьба закоренелого рэкетира. Но в среде правильных пацанов тогда еще было принято уважать мнение предков, хотя бы формально, и оттого Пахом, скрепя сердце, поступил в мединститут. Парень он не глупый, начитанный, поэтому с лёгкостью сдал вступительные экзамены. Тем более являясь действующим чемпионом города по боксу в среднем весе и заслужив мастера спорта, Пахом представлял повышенный интерес для кафедры физвоспитания, активно боровшейся за престиж своего ВУЗа.

– А ты что, сюда спать приехал? – резанула его гневным взглядом Вика.

– Что ты, разумеется, работать: вкалывать до посинения во благо нашей великой Родины! – усмехнулся Пахом.

– Ой, ща расплачусь от умиления, – Пакет знал о Пахоме не понаслышке, – Сережа Пахомов – ударник коммунистического труда. Может, ему еще и медаль за ратный труд вручат, а, товарищ парторг?

– Ну, медаль не медаль, – сделал важное лицо Ендовицкий, – а почетную грамоту выпишем при условии вашей отличной работы. Подчёркиваю – отличной.

– Я буду очень стараться! – выпятил накачанную грудь вперед Пахом.

– Пахомов, прекрати кривляться, – поморщилась Вика, – не разлагай дисциплину.

– Ой, только не это, я вас умоляю, – уже отрыто веселился боксер, – только не в терновый куст.

– Так, все! – неожиданно гаркнул стоявший чуть в стороне Виктор Сергеевич. Он в свое время пять лет работал хирургом на тюремной больнице и не понаслышке знал, то, что другим знать не положено, а потому мог грамотно общаться с разномастной публикой. Сейчас он на корню зарубил глумление юных экс-хулиганов. – Раз здесь принято по утрам поднимать флаг, то мы тоже будем. Поддержим традицию.

– И опускать, – кивнул парторг. – Да, утром подъем флага, вечером его спуск.

– И тоже под гимн? – почесывая кончик носа, поинтересовался новоявленный командир отряда.

– Разумеется! – подтвердил свежей широчайшей улыбкой Юрий Ильич. – Под гимн. Так что там с магнитофоном?

Магнитофонов оказалось целых три. Два у парней: у Леши Макарова, веселого и бесшабашного парня из славного северного города Магадана, отчаянного рокера, и Коли Назарова, жителя знаменитого Комсомольска-на-Амуре, любителя советской и зарубежной эстрады, правда, больше зарубежной. И один магнитофон оказался у Нади Веселовой – жительницы областного центра, обожающей в любое свободное время танцевать. После непродолжительных дебатов сообща приняли решение, что гимн Советского Союза станут прокручивать на магнитофоне магаданца Макарова. Все же его новейший «Элегия 301» куда лучше воспроизводила звук относительно стареньких аппаратов «Соната 211» и «Томь 303», принадлежавших остальным магнитофоновладельцам.

Уже глубокой ночью, ближе к полуночи, первокурсники в сопровождении парторга, наконец, добрались до своих спальных мест и попадали на железные кровати, заправленные шерстяными солдатскими одеялами. Приятно удивило чистое постельное белье.

В строю остались самые стойкие и те, кому по должности полагалось оставаться на ногах: оба преподавателя, командир отряда Саша Твердов, боксер Пахомов и Вика Глазова. Привязав флаг к флагштоку Ендовицкий, подсвечивая себе карманным фонариком, потянул за капроновую верёвку на себя, и красное полотнище устремилось куда-то вверх.

– Эх, не видно, – с досадой сказал парторг, продолжая одной рукой тянуть веревку с привязанным символом, другой держать гаснущий прямо на глазах электрический фонарик, – еще и батарейки сели. Невесть откуда-то налетевшие непроницаемые облака затянули все звездное небо, скрыли желтую луну.

Товарищ Ендовицкий, гляньте, у вас флаг назад возвращается, – ткнул пальцем в сторону флагштока командир Твердов.

– Ох, ты! – беззвучно ругнулся Юрий Ильич, – узрев, как из чернильной темноты к ним медленно движется сверху алый стяг. – Перекрутил. И, как назло, ветра нет, флаг не развевается.

– А что, другого освещения нет? – прыснул в кулак Пахомов.

– Там над крыльцом есть, но лампочки перегорели, забыли заменить. Завтра исправим. Давайте еще раз попробуем. Подержите кто-нибудь фонарик.

– Юрий Ильич, нам все ясно, – выступил из темноты Полоскун, отмахиваясь сорванным листом лопуха от назойливых комаров, – пора закругляться, нам еще с Виктором Сергеичем надо до своего жилья как-то добраться.

– Я вас провожу, – громко хлопнул себя по шее парторг, убив сразу несколько жирных рыжеватых комаров, приступивших пить его горячую кровь верного ленинца, – вначале надо же убедиться, что флаг поднимается до самого верха.

– Юрий Ильич, раз флаг вернулся назад, то он, выходит, сделал полный оборот. Веревка же по кругу ходит, – высказал своё соображение Пахомов.

Через незашторенные окна стоявших неподалеку домов абитуриентов лился слабый свет. В его лучах можно было рассмотреть, как на лице парторга отображается мыслительный процесс. В какое-то мгновение показалось, что его голова взорвется, распираемая происходящей в ней борьбой.

– Возможно, – выдохнул Ендовицкий, снова протянув руку к веревке на флагштоке, – но проверить еще раз не мешает.

Еще дважды парторг заставлял символ Советского государства взлетать в темноту и с тихим шуршанием возвращаться на исходную. Но как он там, в вышине, гордо реет над деревней Петровкой, увы, не разглядел.

– Так, все, товарищ Ендовицкий, – молчаливый хирург Мохнатов больше не мог смотреть, как неутомимый парторг в третий раз потянулся к капроновой веревке флагштока, – довольно играть. Ребятам спать пора, да и нам тоже. Утром уже разберемся.

– Точно разберетесь? – Юрий Ильич выключил уже совсем едва тлевший фонарик и повернулся к говорившему.

– Разберемся!