Книга Сказки и истории - Александр Шуйский

– Потому что сувениры – это просто сувениры. А за еду и ночлег как-то нечестно кровь требовать, правда? Но все настоящее имеет свою цену, и это – не деньги, иначе какое же оно настоящее.

– Значит, пока я за что-то не заплачу, оно не настоящее? – рассмеялся Феликс. – И город тоже?

– Ну, скажем так, настоящее – это настоящее. Настоящий город немножко отличается от просто города. – Она прищурилась и с удовольствием добавила: – Совсем немножко. Есть то, что есть, и есть то, что есть на самом деле. Чувствуешь разницу?

– Не очень, – признался Феликс.

– Ну, может, еще почувствуешь.

Феликс замялся.

– Слушай, а вот если бы я согласился заплатить за вход, то, ну, скажем, на что вот тебе моя кровь?

– Виноград покрашу, – ответила художница и мотнула головой в сторону густых плетей на стене. – Подмешаю к этому убожеству и покрашу наконец. Октябрь заканчивается, а он все зеленый.

Феликс вдруг разозлился.

– Я серьезно спрашиваю. Если бы я знал, что…

– Что твоя кровь пойдет в фонд страдающих детей Африки, то немедленно выдал бы мне два литра? – ехидно поинтересовалась художница. – Ты вот что. Если хочешь не спросить, а услышать какой-то конкретный ответ, ты меня, пожалуйста, предупреди. Так и говори: хочу знать, что моя жертва послужит благородным и гуманным целям. Я что-нибудь придумаю.

– И все равно покрасишь виноград? – рассмеялся Феликс.

– Как получится. Это ведь будет не совсем плата за вход. Ну то есть что-то и пойдет на дело, но большая часть пропадет на вранье. На вранье вообще много уходит, так что я стараюсь не врать по возможности.

Сзади послышался звон, и Феликс обернулся.

К левой арке подъехал трамвай. Художница тут же бросила палитру, вскочила на ноги и побежала к передней двери. Трамвай снова оглушительно зазвенел, и о чем привратница говорила с вожатым, Феликс не расслышал, да и не старался.

Он решительно направился к вагону и заглянул ему под колеса. Колеса стояли на рельсах. Феликс дошел до конца вагона, разбрасывая листву – под трамваем виднелась блестящая, накатанная колея. Она продолжалась еще какое-то время после вагона, а потом исчезала, сливаясь с узором на темной брусчатке. Узор изображал две стежки, выложенные белыми камнями, как раз по ширине рельсов, так что невозможно было различить, где кончается камень и начинается металл. Трамвай прозвенел еще раз, вздрогнул, закрыл двери и уехал в арку ворот. Порыв ветра взбил листву под ногами, сверху свалился целый ворох свежих золотых листьев, перемешался со старыми в маленьком вихре. Когда все улеглось, Феликс снова раскидал листья. Никаких рельсов не было, только мостовая из черных и белых каменных квадратиков. Феликс распрямился. Рядом, засунув руки в карманы короткой курточки, стояла художница.

– А с трамваев ты тоже берешь плату за вход? – спросил Феликс.

– Конечно, – ответила та. – Но у тебя этого нет.

Она с интересом посмотрела на него, а потом спросила:

– Что, ты все-таки за что-то заплатил? Хотя бы деньгами?

– А как ты определяешь?

– Ну, трамвай-то ты видел. И рельсы.

– А что, если бы не заплатил, то не увидел бы?

– Вряд ли.

Феликс помолчал, покачался с носка на пятку.

– Слушай, а вот если бы… если бы я отдал тебе при входе моего зверя? Что бы я увидел в городе?

– Годзиллу, – почему-то устало ответила художница.

– Я серьезно.

– Ах, серьезно. Ладно, серьезно. Скажи-ка мне, что за выставка в галереечке сразу у моста?

– Выставка? – задумался Феликс. – Что-то я там не помню никакой выставки.

– Ну, может, музей.

– А! Музей! Там какой-то лаз под башню, и большой плакат: «Музей истории пыток». И нарисовано что-то душераздирающее. Я не пошел, уж больно несерьезно все это выглядит. Как в луна-парке.

Художница отвернулась. Ее лицо совсем скрылось за завесой волос, как за рыжей тучей.

– Не буду я тебе говорить, что бы ты увидел, – сказала она через плечо. – Я не люблю брать зверей. Но не спросить не имею права. Раньше, бывало, и детей отдавали. Не отдал – и молодец. Проехали.

Феликс снова помолчал, потом пожал плечами, пробормотал «извини», – и пошел обратно в город. Небо затянуло тучами, в деревьях промчался ветер, и Феликс подумал, что лучше ему поторопиться, если он не хочет промокнуть.

Дождь нагнал его у замка, Феликс поспешно перебежал площадь и нырнул под какую-то арку. От арки уходила вниз улица-лестница с массивными перилами ровно по середине. Феликс огляделся в поисках кафе, но, увидев вывеску книжного магазина, свернул к нему.

Магазин оказался самый обычный – пирамидка новинок, стеллажи с книгами на всех языках мира, словари, альбомы. На полке с видовыми книжками и путеводителями Феликс нашел небольшой сборник: «Двадцать две легенды Города». Содержание обещало истории об алхимиках, рыцарях и котах-оборотнях, но никаких сведений о цене не стояло ни на задней стороне обложки, ни внутри. Феликс взял книгу и подошел к кассе.

За кассой сидел молодой человек в футболке с названием магазина. Он читал журнал, полный ярких фото последних новинок авторынка.

– Вот, – сказал Феликс, показывая книгу.

– Пожалуйста, – кивнул продавец, не отрываясь от журнала.

– Я хочу ее купить, – сказал Феликс с нажимом на слове «купить».

Молодой человек поднял голову.

– Ее цена – ваш сегодняшний сон, – предупредил он. – Или берите так.

Феликс растерялся.

– Но я не помню свой сегодняшний сон, – сказал он.

И тут же понял, что хорошо помнит.

Он стоял на самом верху башни с часами, перед ним расстилалось море черепичных крыш с островами башенок и шпилей, а внизу, с площади, поднимались вверх огромные воздушные шары, какие иногда запускают над городами по большим праздникам или чтобы прокатить туристов. Все шары были цветные, полосатые и радужные, но у всех, от гондолы к куполу, поднимались дополнительные треугольные полотнища, как косые паруса от бушприта. Полотнища крепились к реям у гондолы, где по три, где по пять-шесть, отчего шары были похожи на взлетающие корабли. И эти треугольные паруса были черные, как крылья воронов. На фоне цветных шаров это смотрелось особенно торжественно и празднично. В одной из гондол сидела художница. Ее шар плыл вверх от площади, она кидала вниз целые охапки золотых листьев, и листья разлетались вокруг, пока не заполнили весь воздух и площадь внизу, а художница бросала все новые и новые охапки. Внизу играл духовой оркестр, музыка, шары и листья плыли над городом. Феликс подумал еще, что шары означают праздник, а паруса – траур, так и подумал, цитатой: «Со смешанными чувствами печали и радости, с улыбкой и в слезах», – и на этой цитате проснулся.