Книга Дорога волка - Ричард Ламберт

Я не мог сказать, что именно в нём было угрожающего, но любой, кто это слышал, отчётливо понимал: если переступишь черту, она тебя уничтожит.

Мне она объяснила, что в завещании была указана как мой законный опекун и что мне придётся переехать на север Камбрии к ней и пойти там в новую школу. Она объяснила, что дом теперь принадлежит банку. Она объяснила, что будет дознание и что мне не обязательно на него являться. Она объяснила, что соцработник и врачи хотели, чтобы я пошёл к психологу, но я не обязан, если не хочу. Я всё понял, но не смог ответить. Как будто я не мог больше говорить, не мог больше чувствовать.

На похоронах ритуальные работники в чёрных костюмах опустили два сосновых гроба в землю на специальных верёвках. Жёсткие воротники сдавливали их шеи. Священник произнёс священнические слова – и всё. Мои родители покинули мир.

После кладбища, в баре отеля, люди разговаривали и ели криспы[3]. На маленькой лужайке, окружённой жуткими елями, яркий мёртвый дневной свет лежал, как толстый слизень.

* * *

Неделю спустя, тёплым сентябрьским днём, мы загрузили маленький красный Фиат. Бабушка собиралась вести его по магистрали на скорости семьдесят миль в час, мимо фур, грузовиков и мотоциклов.

Митеш пришёл помочь нам упаковать вещи и попрощаться.

– Йоу, братан, – сказал он, будто бы жил не в Сомерсете, а на самых опасных улицах Балтимора. – Чё-как?

Я попробовал сделать сложное рукопожатие, которому он меня научил. Как обычно, безуспешно.

– Я должен проехать двести миль в коробке смерти, чтобы жить со странной женщиной на севере, – сказал я. – А как твои дела?

– Твоя бабушка крутая. Помогает тебе, вот это вот всё.

– Она не крутая, Митеш. И вообще, как она собирается вести эту дурацкую штуку так далеко? – чтобы показать, что я имею в виду, я ткнул ногой колесо Фиата.

– Йоу! Бабушка Лукаса, чё-как? – Митеш улыбнулся подошедшей бабушке. Она несла заклеенную скотчем картонную коробку.

– Ты друг Лукаса, как я понимаю, – сказала Бабушка. – Ну, не стойте без дела, мальчики, у нас полно дел.

Мы начали выносить мои вещи. После каждого захода дом всё больше пустел, будто бы умирал. Его окна печально смотрели на бабушкин Фиат, который всё больше проседал под весом моих вещей. Он будто бы устал от путешествия, которое ещё не началось.

Вынеся последние вещи, я увидел, что бабушка прислонилась к машине и опустила голову.

– Ты в порядке? – спросил я с волнением.

– Всё нормально, – сказала она, нахмурившись и возвращаясь в дом.

Всё не было нормально. Она устала. Или была больна. Наверное, у неё было слабое сердце. Что, если посреди автомагистрали у неё случится обморок или сердечный приступ? Наша машина снова врезалась в насыпь как кулак, и мама снова повисла на ремнях, её волосы снова прилипли к щеке, а папина голова снова откинулась под неестественным углом.

– Я не поеду, – сказал я Митешу.

– Оу, – удивился он, – Почему?

– Она разобьётся.

Митеш набрал воздуха, будто собираясь что-то сказать, и закусил губу.

– Дай ей шанс, чувак, – мягко сказал он.

– Но Митеш, это мой дом. Я жил здесь всю жизнь. Здесь все мои друзья. Почему она не может переехать сюда? К тому же, это странно. Мама её ненавидела. Она её ненавидела. Каждый раз, когда они говорили по телефону, она ещё день отходила.

Пока я говорил, лицо Митеша приняло очень неловкое выражение, а его губы сжимались, будто бы он пытался найти способ сказать что-то, что мне не понравится.

– Неужели? – раздалось у меня за спиной.

Мы с Митешем переглянулись, я почувствовал, как покраснел. Она слышала меня. Но с какой стати мне извиняться за сказанное? Это была правда. Мама ненавидела бабушку. Я повернулся к ней. Её глаза были суровыми, как кварц.

– Я не поеду.

– Чёрта с два, мальчик, – её голос был едва громче шёпота.

Повисла тишина, нарушаемая только чириканьем птиц и чирканьем ботинка Митеша по шершавой дороге. Наконец, он сказал:

– Позвольте мне вставить здесь своё слово.

Я никогда не слышал, чтобы он говорил вот так. Обычно он пытался говорить как житель какого-нибудь Детройта. Он щурился на небо, закрыв один глаз. Бабушка проследила за его взглядом. Я тоже. Мне было интересно, на что он смотрит. Мы стояли тихо, втроём разглядывая белые облака, проплывающие высоко над нами.

– Бабушка Лукаса, – сказал Митеш, окинув её и меня серьёзным взглядом, как учитель, собирающийся прочитать серьёзную речь. – Вероятно, Лукас не склонен ехать на машине.

– Не склонен? – озадаченно переспросила бабушка.

– Ехать на машине, – сказал Митеш, сопровождая последнее слово кивком в сторону Фиата, прижатого к земле тяжёлыми коробками. – После автокатастрофы.

Бабушкина голова дёрнулась назад, как будто эта идея ударила её физически, и я увидел, как на её лице появляется новая мысль. Потом она посмотрела на меня, будто бы видя меня в новом свете. Наконец, она уставилась на столбы электролиний. Митеш и я переглянулись.

– Тогда согласишься ли ты на поезд? – спросила наконец бабушка.

Я был так удивлён, что она пошла на уступку, что согласился на компромисс.

– Хорошо.

– Тогда я подберу тебя вечером на станции Кендал.

– Йоу! Круто, бабушка Лукаса! – Митеш повернулся ко мне. – Лукас, мне пора валить, чувак.

Я снова попробовал сложное рукопожатие, и снова безуспешно. Вместо этого мы обнялись. Митеш больно хлопнул меня по спине. Мы кивнули друг другу на прощание, и Митеш вразвалочку ушёл по суровым сомерсетским улицам.

* * *

Поезда несли меня на север. Из Тивертон Парквей в Темпл Мидс в Бристоле, из Бристоля в Бирмингем, из Бирмингема в Престон. В Престоне я не слушал объявление о смене платформы и пропустил свой поезд.

Я написал бабушке, что опоздаю.

Последний поезд шёл медленнее.

Закат.

Ночь.

В окне я видел темноту, иногда с точками света, но в основном размытые отражения пассажиров: мать с двумя детьми, мужчину с банкой пива. Я прижал руку к холодному стеклу. Я знал, что снаружи были холмы, я чувствовал их набухшие формы во тьме, они возвышались над маленьким поездом. Но гораздо сильнее я чувствовал их холод.

* * *

Бабушка встретила меня на станции Кендал. Я собирался извиниться за то, что пропустил поезд, но она всё испортила, сказав:

– Ты заставил меня ждать полтора часа.

Она развернулась на пятках и зашагала.