Книга Сады Виверны - Юрий Буйда

Каморка примыкала к кабинету дона Чемы, а от книжных полок отделялась плотным пологом, стены же ее были обтянуты темным сукном. Я ворочался на топчане, пытаясь устроиться поудобнее, как вдруг мой локоть попал в щель между кусками сукна, которые слегка разошлись, и я услышал звуки, природа которых не вызывала никаких сомнений.

Разведя сукно руками, я увидел дона Чему и мадонну Веронику.

Он, голый и с бритвой в руке, стоял на коленях перед ней; она сидела на низком пуфе, откинувшись назад и вытянув перед собой нагую ногу, которая была покрыта мыльной пеной, – судя по доходившему до меня запаху, это была классическая смесь оливкового масла, аммиака и уксуса.

Замерев и стараясь не дышать, я наблюдал за манипуляциями дона Чемы.

Царь Филипп Македонский лишился глаза, подглядывая за своей женой Олимпиадой, матерью Александра Великого, когда она совокуплялась с Юпитером, но в те минуты я был слишком захвачен открывшимся мне зрелищем, чтобы думать о возможных последствиях.

Дон Чема осторожно и ловко орудовал бритвой. Когда он выбрил и вторую ногу, мона Вера одним движением сняла с себя сорочку, потом легла на спину, широко раскинула ноги и приподняла таз, чтобы мужчине было удобнее брить ее высокий лобок, вспыхнувший вдруг как божий храм на холме в лучах закатного солнца…

Теперь я понял, почему при обсуждении священных бестиариев хозяин обходил молчанием слона – символ Спасителя. Ведь слон совокупляется лишь раз в жизни, чтобы зачать потомство, а мой хозяин, видать, в глубине души был согласен с каноником Лоренцо Валла, который утверждал, что melius merentur scorta et postibula de genere humano quam sanctimoniales virgines et contimentes[12].

Впрочем, как сказал однажды сам дон Чема, беда тела заключается в том, что ему приходится претерпевать жизнь духа.

Внезапно кто-то тронул мою голую пятку, и от этого робкого прикосновения у меня чуть не лопнуло сердце.

В слабом свете, проникавшем в каморку через раздвинутые куски сукна, я узнал малышку Нотту, кухаркину дочь. Знаками она дала понять, что хотела бы посмотреть, чем там занимаются дон Чема и домоправительница. Разумеется, я должен был прогнать ее, но шум мог привлечь внимание хозяина, и я был вынужден отступить.

Нотта протиснулась к занавесу, обдав меня будоражащим запахом своего тела, и, встав на четвереньки, приникла к щели. Вскоре по ее участившемуся дыханию я понял, что за стеной происходит нечто еще более интересное, чем бритье ног, и, раздосадованный, легонько шлепнул Нотту по ягодицам. Она не поняла намека, и тогда я попытался ущипнуть ее. Мои пальцы коснулись ее нежной горячей кожи. Нотта всем телом повернулась ко мне, нечаянно попав пухлыми губами в мой рот, и после этого нам не оставалось ничего другого, как слиться в поцелуе, а потом часть моего тела стала частью ее тела…

Не знаю, догадался ли дон Чема, что происходило в библиотеке, когда он ласкал бритвой прекрасный лобок моны Веры, но привычек своих хозяин не изменил.

А вот привычный образ моей жизни тем воскресным вечером оказался разрушен бесповоротно, и новый образ я пытался создать с помощью Нотты.

У нее были красивые волосы, красивое лицо, красивые руки, красивая маленькая грудь, которая целиком помещалась у меня во рту, и было в ее ладном гладком теле что-то мило-игрушечное и притягательно-детское – его не хотелось выпускать из объятий, а хотелось трогать, мять и целовать, и, когда я это делал, она тихонечко постанывала и дрожала, в зеленой глубине ее глаз загорался золотой огонек, а пот ее становился сладким и пьянящим.

Но ее левая нога была короче правой, поэтому все считали Нотту порченым товаром, и ее мать с нетерпением ждала, когда дочери исполнится тринадцать, чтобы выгнать ее на улицу с желтым бантом в волосах: «Много не заработает, но хоть жратву отобьет». Старуха и сама была не прочь при удобном случае подработать естеством – недаром соседи даже в глаза называли ее Фикой[13].

Моей малышке было судьбой уготовано влиться в несметную армию римских проституток, которые начинали заниматься этим ремеслом в девять-десять лет, в тринадцать рожали от авентинского или виминальского гопника, в двадцать становились беззубыми старухами, а потом умирали от люэса или проказы, не дотянув до тридцати.

Поскольку вскоре все в доме узнали, что секретарь Мазо сорвал розу, я предложил кухарке отступного из денег, которые ежемесячно выдавал мне дон Чема, не желавший, чтобы его секретарь щеголял в дырявых башмаках и куртке с протертыми локтями.

Поначалу хозяин платил мне пятнадцать дукатов в год, но со временем, когда я освоился и приобрел необходимую деловую сноровку, мое содержание выросло аж до шестидесяти дукатов, так что я даже стал относить небольшие суммы флорентийцам, которые жили на Банковской улице. Дом наш могли обокрасть, а флорентийцы хоть и не платили процентов, зато возвращали деньги по первому требованию.

Но Фика, получавшая двенадцать дукатов в год, об этом, слава богу, не знала.

Она поворчала, но деньги взяла, однако я понимал, что рано или поздно эта алчная тварь поднимет цену, а потом еще и еще раз. И тогда у меня не останется другого выхода, как пустить в ход кинжал.

Нотта одобрила мой план – мать ей было ничуть не жалко.

Но пока мы были предоставлены друг другу и пользовались любой возможностью, чтобы предаться изучению науки страсти.

По воскресеньям, затворившись в библиотечной каморке, мы следовали примеру дона Чемы и моны Веры, которые следовали наставлениям Агостино Карраччи и Пьетро Аретино: сначала я ласкал Нотту пальцем, как Эней Дидону, потом трахал ее, как Вакх Ариадну, то есть, говоря языком авентинских соседей, в позе «тачки», и завершали мы нашу любовную игру в позе Антония и Клеопатры. Моей малышке особенно нравилась поза Геракла и Деяниры, мне – поза Полиена и Хрисеиды.

Впрочем, любовь заставила нас переступить через стыд, и вскоре мы, свободные и отважные, превзошли и Карраччо с Аретино, и Кирену[14] с Элефантидой[15], научившись доставлять друг другу наслаждение способами, официально запрещенными даже в лупанариях и банях, хотя и обычными в семейных спальнях.

Одного мы не могли понять: зачем дон Чема бреет ноги моны Веры?

Понятно, что женщины удаляют волосы с лобка, чтобы избавиться от вшей, и носят меркин, но ноги – ноги-то зачем брить?..

Тем воскресным вечером, когда мы привезли в дом на Авентине Неллу, хозяин после ужина отправился к себе, чтобы наточить бритву, Нотта принялась за мытье посуды, а я пробрался в библиотеку, чтобы подобрать для малышки новую латинскую книгу.