Книга С мамой нас будет трое - Лиз Филдинг

Она сунула письмо в карман, спустилась на кухню, взяла чайник, наполнила его и включила, потом снова вынула письмо.

Нет, невозможно. Это точно какая-то ошибка. В конце концов, Брук не такой тип девушки, чтобы подзалететь. Она слишком собранна, умна и эгоистична. Она всегда знает, чего хочет, и добивается желаемого с целеустремленностью, выводившей ее на первое место. Она знала, что их мать умирает, когда уезжала в Бразилию в погоне за очередной премией в длинной цепи наград, полученных за сериал «Земля под угрозой».

Если бы не ее желание на время отсутствия надежно устроить свою любимую машину в домашнем гараже, то вполне возможно, что под каким-нибудь предлогом она не нашла бы времени заехать домой попрощаться.

И все же… Если это сущий бред, то почему так трудно выбросить его из головы?

Брон еще раз перечитала письмо, ощутила, как дрогнуло сердце. Люси. Эта девчушка могла быть ее племянницей…

Нет. Она никогда этому не поверит. Или боится поверить? Боится поверить, что ее сестра может быть такой бессердечной? Нет. Должно быть, это какая-то маленькая девочка, которая в окружающем ее жестоком мире нашла себе точку опоры в лице женщины, выступившей в персональный крестовый поход за спасение планеты. Маленькая девочка, которая надеется, что у женщины с такой массой сострадания найдется чуточка любви и для нее.

Фиц обернулся со своего места у плиты. Сидя за кухонным столом, Люси на листе бумаги рисовала картинку, загораживая ее рукой.

— Тебе еще много, солнышко? Чай почти готов.

Она аккуратно убрала карандаши и картинку в школьную сумку, потом вскинула на него свои синие глаза, обычная яркость которых была сейчас притушена тенью, словно у человека, хранящего какую-то тайну.

А тайна у нее действительно была. Давно ли она все узнала? Когда нашла свое свидетельство о рождении, фотографию Брук Лоуренс, все вещи, которые он хранил под замком глубоко задвинутыми в ящик своего письменного стола — и своей жизни?

Он собирался ей рассказать. Когда-нибудь. Он обманывал себя, думая, что будет знать, когда наступит подходящий момент, чтобы сесть с ней и рассказать о матери, объяснить, как и что произошло. Но существует ли вообще момент, подходящий для того, чтобы сказать ребенку, что мама от него отказалась?

— Я закончила, — сказала она с быстрой улыбкой. — Накрывать на стол?

Боже, как она похожа на Брук, когда улыбается. Он этого не предвидел. Казалось, каштановые волосы и синие глаза означают, что в девочке нет ничего от Брук. Но эта чарующая улыбка…

— Да, пожалуйста, — быстро сказал он и отвернулся, якобы занятый помешиванием соуса. Почему это все еще трогает его? У Брук Лоуренс улыбка, может быть, действительно как у ангела, но и только. Где-то в глубине души он всегда это знал, даже когда бегал за ней с упорством, состоявшим из девяти частей тестостерона и одной части здравого смысла.

Как, ради всего святого, он сможет сказать этой девчушке, которую любит так сильно, что его сердце готово разорваться, даже когда он просто смотрит на нее, — как сможет сказать, что мама никогда ее не хотела, что отдала ее ему и ушла, не оглянувшись, на следующий день после того, как произвела свою дочь на свет?

Он не думал, что она так поступит. Считал, что лишь только она возьмет ребенка на руки, так сразу его полюбит.

Нет. Он никогда не сможет сказать Люси, как все было. Но Клэр Грэхэм права — придется открыть хотя бы такую долю правды, какую она выдержит. Потом, когда подрастет, пусть сама обратится к Брук со всеми «почему». Спросит, как та могла так поступить. Тогда, возможно, и ему перепадет толика объяснений, потому что он так и не понял мотивов этого поступка.

А сейчас надо хоть как-то поговорить об этом с Люси, пока она не нафантазировала чего-нибудь невероятного. Он уставился в кастрюлю, словно ждал вдохновения от ее содержимого. Увы…

— Люси…

— Что мы едим? — Она обхватила его за талию длинной, тонкой рукой и, встав на цыпочки, заглянула в кастрюлю.

— Спагетти карбонария.

— О, вкуснятина. Можно мне запивать кока-колой?

Он посмотрел на нее сверху вниз, и у него не хватило храбрости для разговора.

— Если мне будет можно пивом.

— Фу. Пиво отвратительное.

— Да? А ты откуда знаешь, какой у пива вкус?

Она хихикнула, и от этого его сердце, как всегда, дрогнуло.

— Тогда давай, неси напитки, пока я раскладываю еду.

Позже он сделал вторую попытку:

— Люси, мисс Грэхэм сегодня приглашала меня к себе.

Короткий испуганный взгляд, потом небрежное «да?». Потом: «Можно, я включу телевизор?» Она не собиралась спрашивать, зачем директриса хотела его видеть.

— Не сейчас.

— Но я хочу это посмотреть, — возразила она с необычным для нее угрюмым видом. Все было хуже, намного хуже, чем он себе представлял.

— Она сказала мне… — начал он и запнулся. — Она сказала… — Он смотрел на ее макушку, так как она вдруг оказалась целиком поглощенной своими кроссовками. — Она сказала мне о Дне спорта, — наконец проговорил он. — Ты забыла или не хотела, чтобы я пришел?

Она вскинула голову.

— Нет! Нельзя! Тебе нельзя приходить!

— Почему? — Ее реакция испугала его, но он постарался улыбкой скрыть тревогу. — Ты что, собираешься быть последней во всех видах?

Было очевидно, что какое-то мгновение она боролась с искушением именно этим и отговориться. Но тут же, наверно, поняла, что его абсолютно не волнует, какое место она займет в беге на пятьдесят метров и удачно ли прыгнет в высоту.

— Нет. Но если ты придешь, то все испортишь… — Она замолчала.

— Что испорчу, солнышко?

— Я… я… — Она покраснела. — Я сделала кое-что, и ты за это на меня очень рассердишься, папа.

Он почти боялся спрашивать, но узнать необходимо. Он притянул ее к себе, посадил на колени и прижал к груди.

— Позволь мне самому это решать. Я думаю, все не так плохо, как тебе кажется.

После довольно долгого молчания она пробормотала ему в рубашку:

— Я… написала… письмо… — Ему показалось, что у него остановилось сердце, пока длилась эта бесконечная пауза.

— Кому ты написала письмо, солнышко? — не выдержав, спросил он.

— Маме. Я написала маме и попросила ее приехать на День спорта. — И тут слова полились неудержимо: — Я попросила ее приехать, потому что они сказали, что я вру, они мне не поверили, но ведь это правда, папочка? — Она отклонилась назад и посмотрела на него, каждой клеточкой своего тела умоляя сказать, что это правда. — Правда, что Брук Лоуренс — моя мама?

У него в горле стоял ком размером с теннисный мяч, мешавший говорить. Он с усилием произнес: