Книга Дальневосточная опора прочная… - Андрей Саликов

Всё! Теперь ему (и не только ему, больно у райкомовца морда весьма выразительно перекосилась) придётся оправдываться. А тут уже всё согласно правилу. Невиновные не оправдываются.

– Товарищи! – вскочил Ваня. – Вы сейчас что творите?! Немедленно прекратить этот бардак!

– Чего орёте как оглашенные?! – Лиза чуть голос не сорвала, увещевая парочку крикунов.

Те, словно другого времени не будет, решили горлом попробовать пробиться на курсы вождения. Едва их успокоили, как Ваня поставил на голосование вопрос о приёме меня в ряды КИМа. Тут собрание разделилось пополам: часть была за, часть – против (что поделать, не нравилось многим наше положение, как же, «голубая кровь»), но ещё ничего не решено, колеблющихся хватало. И в этот момент райкомовец и выдал, да так, что я еле на ногах устоял. Всё смешал в одну кучу: и дворянство моё, и рабочую аристократию приплёл, и даже знание иностранных языков. Бредятина, но с лозунгами, против которых не попрёшь. Лёшка после рассказывал, что вид у меня в тот момент был не ошарашенный, а очень удивлённый. Возражения Вани и Лизы он умело утопил в демагогической болтовне, и я, обведя взглядом сидевших парней и девчонок и наблюдая, как они постепенно проникаются словами этой суки, стиснул зубы. Всё мне становилось ясно. В общем, хрен вам, меня и Митьку Кононова. Его, кстати, даже обсуждать не стали: раз – и мордой о стол. При всём честном народе. Мол, недостойны вы пока этого звания. Вот Петьку приняли (правда, тоже ор стоял будь здоров), но у него происхождение подходящее. И сам, и вся семья – настоящая рабочая косточка. Хотя, как мне кажется, тут что-то другое было. Нет, вы не подумайте, я не завидую, мне просто обидно. С меня взятки гладки, чёрт с вами, но Митьку-то за что? К родителям, гады, привязались, мол, отец у него – бывший фельдфебель, от царя полный бант получил. А то, что он, почитай, три войны прошёл, никого не волнует. Что газами потравлен и кашляет кровью… Эх, Изя попытался за нас вступиться, да сам на выговор налетел. Вот ему куда было лезть? Нет, я понимаю принципиальность, но лбом таранить стену не стоит. Причём за «незрелость» ему в карточку вписали. Вышли мы будто оплёванные. Хотя почему – будто? Так и было.

– Ну и? – Петька достал бутылку «казённой» и вопросительно посмотрел на нас.

– Давай! – махнул рукой Митька и обложил по матери весь райком и всю городскую организацию (Ване с Лизой тоже досталось, а что вы хотите – нервы).

Я лишь покачал головой и сообщил, что всем надо выпить. Изя потащил нас в рощу. По дороге, обсудив текущее положение и решив, что пол-литра несерьёзно, купили вскладчину ещё пол-литра самогонки. Баба Нюра лишь головой покачала, видя наше состояние, и сунула нам пяток картошин и луковицу, «чтоб закусили».

– Так, – довольно потёр руки Изя. – Парни, несмотря ни на что – просто необходимо выпить за Петра!

– Точно! – тут же поддержал его Димка. Своё фиаско он воспринял спокойно, на мой взгляд, он просто не верил во все обещания ещё того, прежнего райкома. – А то правда, словно на похоронах сидим.

– Согласен! – присоединился я.

Оно, конечно, плохо, но и так люди живут. Да и портить Петру праздник – нет, увольте!

– Ребят… – начал было Петька, но на него зашикали.

– Короче. – Изя ловко смахнул сургуч. – Давай тару, а то водка греется, а закусь стынет. – Хохотнув столь немудрёной шутке, «именинник» взял налитый ему стакан.

– Давайте! – И махом переправил соточку внутрь себя. – Эх, хорошо!

– Ты осади! – прервал его Димка.

– Тэк, парни… – Изя выбил пальцами дробь на пустой бутылке. – Надо что-то предпринимать.

– Ты опять? – недовольно пробурчал я.

Алкоголь, прокатившись по пищеводу, уже слегка начал туманить голову, и начинать обсуждение прошедшего собрания категорически не хотелось.

– Да, и не опять, а снова. Поймите, – ожесточённо рубанул он рукой, – нельзя терять время. Лёшке надо срочно переводиться в другой район. Сами понимаете: чем дольше он будет оттягивать, тем больше вероятность повторения сегодняшнего результата. Дим, тебя это тоже напрямую касается.

– Понятно. – Доводы Изи оспаривать никто не собирался. – Только ты про себя не забудь, – напомнил я ему о выговоре.

– Лёха дело говорит, – поддержал меня Пётр. – Кстати, Лизу надо как-то отблагодарить.

– Угу, не лезьте к ней, и всё будет в полном порядке, – урезонил его Изя. – Так, не стоим, разбираем тару…

– За тебя, Петь…

– Давай!

– За тебя…

Одним словом, набрались, поскольку в дополнение к бабкиной снеди из закуски была всего лишь краюха хлеба и чуток сала. Наш путь домой напоминал отступление разбитого, но не сломленного войска. Я и Петька тащили тело Изи, а Митяй шёл впереди, указывая дорогу. Передав Соломону Яковлевичу тушку сына, мы отправились за добавкой. Хорошо, выходной был, поскольку очухался я только к вечеру…

– …И ещё живы у нас мещанские инстинкты. Но мы… – продолжал оратор нести лозунги, вернув меня из мира воспоминаний.

Всё плохое когда-нибудь заканчивается. Закончился и этот митинг. Уф, всего полчаса, это не задержка. Однако всерьёз за нас взялись. Надо будет с отцом дома поговорить…

Чего боялись, то и произошло: синева, постепенно затянувшая весь небосклон, ветер, поднимающий пыль и остатки листьев – всё это буквально кричало о скорой грозе. С Лёшкой мы рванули, словно застоявшиеся жеребцы, надеясь обмануть погоду. Ливень, как ему и положено было, подловил нас ровно посреди дороги, укрыться было негде, и промок я практически насквозь.

Чертыхаясь и бормоча отборный мат в адрес райкомовца, мы с Петькой перепрыгивали ручьи, образовавшиеся на месте дороги. Распрощавшись, я повернул к себе, прыжками напоминая лягушку.

– Здравствуйте, тёть Нин, – поприветствовал я хозяйку, в доме которой мы с отцом снимали комнату.

– А, Лёша, давай быстро переодевайся и чай выпей, я как раз самовар поставила.

– Спасибо, тёть Нин.

Вообще-то её имя было Нионила, но все её звали Ниной, добавляя отчество.

Вскоре, надев сухую одежду, а мокрую повесив сушиться на печи, я сидел за столом со стаканом чая с мёдом. Уф, хорошо-то как! Вспомнил сплетни досужих кумушек, определивших нашу хозяйку к отцу в «полюбовницы». Хотя большинство плюётся, но слухи всё равно расходятся. Вот уж подфартило нам вляпаться в бабские склоки. Наша хозяйка в прежние времена была довольно богатой: тут и мельница, и вон тот лесок (конфискованный сразу после революции), и маслобойня с сепаратором. Её соперница, Марфа Паукова, – тоже не от сохи, а глава (муж у неё умер ещё в 1914-м, до войны) весьма большой семьи портных, причём очень хороших, так что не бедствовали. Не знаю, из-за чего две матроны повздорили, но с того дня врагами они стали лютыми. Обычная история, и даже в литературе описанная в великолепном рассказе Гоголя, так и не вышла бы за очерченные ею рамки, если бы не одно но. У портнихи (а вот Пушкина цитировать не стоит, юмора она не поймёт, зато зло затаит и не забудет и через полвека) второй сын при царе был расстрелян в 1906 году за бунт в Свеаборге. На основании этого она сумела состряпать миф о нём как пламенном революционере. Хотя помнили его как урку, и боролся он с самодержавием весьма… хм, специфически. Но миф уже зажил собственной жизнью, и желающих его развенчать не находилось. Получив в свои руки такой мощный аргумент, она начала давить Нионилу с напором парового катка. Но та была женщиной ушлой и выкинула весьма интересный фортель. Не дожидаясь намёков из райкома, она сумела в 1925-м продать мельницу. Цену не задирала, по себестоимости спихнула, но в отличном состоянии. Марфа от такого вначале растерялась, и немудрено, кто же в здравом уме от такого прибытка откажется? Мельников, как известно, никто и нигде не любит, но все втайне мечтают занять столь «тёплое местечко». Теперь о мироедах, окопавшихся в городе, и не с руки говорить, второй раз Нионила удивила всех своим разводом и разделом имущества. Мужу досталась маслобойня, а ей сепаратор. Паучиха пока затихла, но наша хозяйка, отлично зная нрав соперницы, бдительности не теряла и, несмотря на монополию, цен за перегонку молока тоже не задирала. С нами (точнее, с отцом) она подружилась, и не раз то я с парнями, то отец помогали ей по хозяйству и в ремонте сепаратора. Зато и молоком «заправлялись» каждый день, и маслица (ага, «бывший», хех, подкидывал) по утрам на ситник намазывали.