Книга Синий билет - Софи Макинтош

Но это же нечестно. Иногда я выходила из приснившейся мне темной комнаты с такими словами на губах, как будто я повторяла их снова и снова. Это же нечестно.

Когда я подумывала о том, чтобы спалить свою жизнь дотла, а такие мысли приходили мне в голову все чаще и чаще, я гадала, есть ли на свете другие женщины с белыми билетами, которые тоже мечтали разрушить до основания свою жизнь. Быть одинокой и никому не видимой и считать это блаженством – потому что в этом было некое блаженство, – я еще могла видеть в этом блаженство как бы со стороны, словно оно осталось там, где я его бросила, и его свет теперь был далек от меня и недостижим.

Но вместо него пришли желания настолько чуждые, что впору было лишь предположить, что они долгое время таились во мне, как глубоко засевшие занозы или осколки снаряда, ждущие выхода наружу. Желания, с которыми мне никогда не приходилось иметь дело. Например: держать на руках мягкое существо с огромными глазами или мурлыкать песенку без слов. В супермаркете я хватала с полки трехкилограммовый мешок сахара и начинала его убаюкивать, потом поспешно клала на место.

Я часто представляла себе шевелящиеся пальчики младенцев или думала о горячем молоке. Я думала о том, как кто-то каждый день возвращается к тебе домой, о том, что ты в ком-то нуждаешься и что кто-то нуждается в тебе. Я открывала бутылку красного вина в точности как отец, а потом открывала свой медальон, смотрела на синеву спрятанного внутри билета и упрямо думала: он же белый!

Я не могла отделаться от мысли, что где-то допустили ошибку, и на самом деле дарованная мне жизнь не была моей. Дорогой, по которой я не пошла. Точнее, дорогой, для меня закрытой.

Но я не могла рассказать об этом доктору А. Я не могла узнать у него, кто принимал решение, кто стоял за лотерейной машиной тогда, много лет назад, и судороги от тех моих первых месячных скручивали мне живот, точно это был мокрый носок.

Мне не у кого было спросить. Я оставалась наедине со своим желанием – волокнистым и тягучим, словно бобовый стручок: я встречалась с этим желанием по ночам, когда лишь луна сияла в окне, и единственная жизненная стезя, которую я перед собой видела, была для меня под строжайшим запретом.

А я так ее хотела, хотела, хотела!

Дома

1

Через восемнадцать лет после лотереи. Я дома, стою в молочно-белой ванной, бесстрашно глядя на себя в зеркало. На полу под раковиной стоит бутылка водки из морозилки, стакан, пинцет и маленькие плоскогубцы. На стакан насажена долька лайма. На мне только нижнее белье – белый хлопковый бюстгальтер и трусики, прилипшие к моему вспотевшему телу. Я снова наполнила водкой стакан и сунула в рот сложенную фланелевую тряпочку, чтобы стиснуть ее зубами. Я села на корточки, осторожно засунула руку внутрь своего тела и сжала зубы. Меня всегда изумляло, в какие немыслимые стороны мозг может приказать телу двигаться. Порой это казалось просто невозможным, что мозг и тело могут действовать настолько рассогласованно, но доказательство тому можно было найти повсюду.

Долгие недели внутри меня жило это новое темное чувство. Словно это был странный хищный призрак, из-за которого меня постоянно мучила головная боль, сжимавшая виски, и даже прописанная доктором А микстура – три капельки под язык – не спасала. Поначалу возникшее во мне желание мало чем отличалось от прочих моих желаний, поэтому я не видела ничего плохого в том, чтобы лелеять его в себе. Я давно привыкла к инстинктивным желаниям, но это отличалось от них. Я и не знала, что способна так тосковать, так горевать. Стоя в ванной, засунув в себя пальцы, я понимала, что поддаюсь этому желанию, допускаю его в еще не исследованные закоулки своего естества. И оно влекло меня туда, откуда мне больше не будет возврата, и я принимала его, немного с опаской, но в общем с восторгом, словно собиралась прыгнуть в безбрежное море.

Кончиками пальцев я нащупала металлическую спираль и кусочек своей плоти. Меня охватило ощущение какой-то всеобъемлющей неправильности, похожее на удар током, и я поняла, что мне нужен пинцет. О, пожалуйста, пожалуйста, взмолилась я безмолвно, умоляя нечто, взывая к силам, в какие не верила. Фланелевая тряпка пропиталась моей слюной. Я предприняла третью попытку – на сей раз с помощью плоскогубцев, которыми я пользовалась дома для мелкого ремонта. Я брала их в руки, когда чинила сломанную раковину или чтобы завинтить разболтавшийся шуруп. Теперь я чинила себя. Я была где-то в другом месте. А внутри меня что-то разболталось, и я дернулась. Моя рука скользнула. Я выдернула спираль наружу, она была крошечная, как грудная косточка у птицы. Когда я кинула ее на пол, кровь разбрызгалась по белому кафелю. Я выпила еще водки, теперь уже просто прижав горлышко ко рту, и у меня свело желудок. Спокойно, спокойно, приказала я своему телу, точно оно было норовистой лошадью. Все само худшее уже позади.

2

До этого я пять лет подряд посещала доктора А. Однажды я пришла к нему на прием, а он сидел в своем кресле и раскачивался взад-вперед так, словно никогда с него и не вставал. Никто не мог мне объяснить, куда подевался мой прежний врач. Доктор А был уже моим третьим врачом – и, по правде сказать, самым любимым.

– Врач – он тебе как мать, – сообщил мне доктор А. в нашу первую встречу, а я рассмеялась, потому что его слова показались мне абсурдными, но и справедливыми.

– Чтоб вы знали, – заявила я ему тогда, – я вам буду как дочь.

Доктор А. умел слушать, но не боялся говорить. Иногда мне хотелось, чтобы он все же боялся говорить. «Это для твоего же блага», – заметил как-то он. Это для твоего же блага – слушать вещи, которые ты не хочешь слышать. Он наполнял пробирки моей кровью, непонятно для чего, и внимательно следил за меняющимися показаниями моего веса и кровяного давления. Он кивал и выписывал мне лекарства на желтых листочках, которые я либо сохраняла, либо скатывала в шарики и засовывала глубоко под скомканные салфетки в мусорных корзинах в туалете поликлиники – в зависимости от своего настроения в тот день. Иногда я просила его выписать мне какие-то определенные таблетки, но он всегда отказывал, приговаривая: «Ага, сейчас!» Если уж тебе что-то надо, следует идти не напролом, а в обход. Чтобы его обдурить, приходилось выдумывать симптомы.

– А, ты хочешь зелененькие! – говорил он, постукивая ручкой по блокноту так, словно хотел меня проткнуть. У него были очень красивые руки, хотя я старалась этого не замечать. Мне просто не хотелось слишком зацикливаться на такого рода чувствах, но, когда он подходил ко мне слишком близко и казался чересчур привлекательным, я вспоминала, что пациентки нередко занимаются сексом со своими врачами ради благоприятного диагноза или же потому, что больше не в силах устоять перед их прикосновениями. Прикосновение, должна признать, и впрямь очень соблазнительное действие, хотя я горжусь тем, что ни разу не спала со своим врачом.

Впрочем, доктор А вообще мало занимал мои мысли. Он был частью привычной жизни, вроде утренней пробежки по нашему парку, где я обычно обгоняла более медлительных бегунов. Другие женщины, как и я, были одеты в нейлоновые велосипедки, и медальоны колотились о грудную клетку, оберегавшую наши сердца. Иногда мы здоровались, но в основном молчали. Мы жили далеко от центра города, окольцованные множеством дорог. Когда я туда переехала, мне поначалу было трудно спать из-за проезжающих машин, но потом их несмолкаемое урчание стало для меня привычным фоном, и я всегда спала с распахнутыми окнами.